"Наталья Баранская. У Никитских и на Плющихе " - читать интересную книгу автора

вчитывалась, чтобы понять ее тайный смысл: "Когда ж наконец зажжется
волшебная лампа на нашем окне?" Вдруг Таля почувствовала ужасную усталость.
Она легла на диван, подтянув колени к подбородку, и закрыла глаза. Полежав
так немного, Таля вскочила, оторвала чистую страницу от письма и вывела на
ней четко карандашом:
"Я ухожу домой. Возьми свои часы. Они мне не нужны.
Таля".
Она стала снимать часы и заторопилась. Наступило время прихода отца.
Таля дергала ремешок, но он не расстегивался. Вдруг она услыхала, как
хлопнула входная дверь. Это он! Таля простояла несколько секунд в каком-то
оцепенении, потом сунула письмо под бювар, скомкала в кулаке записку и
бросилась на диван, зажмурив глаза, стараясь зарыться, закопаться как можно
глубже в подушки.
Отец прошелся по комнате и остановился над ней.
- Ты что, верблюжонок, спишь? - спросил он.
Таля молчала. Отец отошел, потом вернулся, присел возле и тронул рукой
ее лоб. Таля вся сжалась - она чувствовала, как щекочут в носу слезы,
боялась плакать.
- У тебя что-нибудь болит? - встревоженно спросил отец.
- Да, живот, - жалобно простонала она, уже веря в эту боль.
Отец забеспокоился, стал расспрашивать, что она ела, просил показать,
где именно болит, высунуть язык, повернуться, раздеться - он хотел ее
осмотреть.
- Я ведь врач, верблюжонок, пожалуйста, не брыкайся.
- Оставь меня, оставь! - крикнула Таля и совсем как маленькая
захныкала: - Я хочу к маме, хочу домой.
Отец понял ее состояние по-своему. Может, и правда девочке сейчас лучше
быть с матерью.
- Ну что ж, поедем. Я тебя отвезу.
Она не хотела, чтобы он ее провожал, помог собраться и одеться,
отталкивала его руки, мотала головой - и все это молча, зло, насупившись.
Он повез ее домой на Плющиху на извозчике. Обычно она любила эту езду
на санках, но сейчас сидела как деревянная, повесив голову и уставившись в
одну точку - дыру на суконном фартуке, прикрывавшем их ноги.

Мамы еще не было дома. В непроветренной комнате пахло пылью, на столе
стояла невымытая посуда. Отец не решался уходить; спрашивал, чем может
помочь, просил Талю лечь.
- Ничего мне не надо, я здорова, здорова, здорова! - крикнула девочка.
Извозчик еще стоял у ворот - с ним отец и вернулся домой. Только ложась
спать, нашел он на диване комок сиреневой бумаги. С трудом развернув его, он
прочел Талину записку и тогда все понял. Пошарив на столе, увидел под
бюваром письмо. Надо же было распечатать его, торопясь на работу! "Ах, как
все глупо вышло", - думал он с досадой. Потом перечитал письмо, улыбаясь,
хотел бросить его в корзину для бумаг, но передумал, открыл ящик письменного
стола и положил к другим письмам.
Таля сидела на стуле и ждала, когда захлопнется дверь за отцом. Теперь,
дома, ей снова хотелось заплакать. Чтобы удержаться, она подняла голову -
пока слезы в глазах, не считается, что плачешь. Темный потолок в трещинах
дрожал и переливался под ее взглядом. Слезы действительно проморгались,