"Наталья Баранская. Молодой веселый фокс..." - читать интересную книгу автора

посмеивался, но в конце дня спросил, где можно купить хорошие цветы.
- А! Так вы нас обманываете, - воскликнула кокетливая Катя, - вот вы
какой... вероломный.
- Вы идете на свиданье? - спросила томная Инна. - Счастливая! Она
получит цветы.
Смех, шутки милых женщин, взволнованное ожиданье встречи с Ириной
Николаевной - праздничная атмосфера уплотнялась вокруг Артемия Николаевича,
насыщалась электричеством...
И вот он идет по Лионозовской, опустив вниз красные гвоздики в
целлофане, прижимая локтем большую коробку шоколадных конфет, обернутую
бумагой и ловко перевязанную золотой тесьмой. Он представлял, как сейчас они
с Ириной Николаевной будут пить чай, он видел ее руку, задумавшуюся над
красивой коробкой, и улыбался. Он чувствовал - этой женщине не хватает
вниманья, участья. Он знал, что сможет это ей дать.
По лестнице Артемий Николаевич шагал сейчас быстрее. Он верил - все
будет хорошо. Она поймет его. Если его отказ взять собаку и вызовет у нее
досаду, не может быть, чтобы она не преодолела минутное недовольство.
Артемий Николаевич постоял, справляясь с волненьем, и позвонил. За дверью
тявкнул Тедди и тотчас умолк. Никто не шел открывать. Артемий Николаевич
позвонил еще - подлиннее. "Кто там?" - послышался ее тихий голос. Он
ответил. "Кто-кто? - переспросила она. - А-а, это вы..." Дверь слегка
приоткрылась. Она стояла, держась за ручку и как бы раздумывая - впускать
его или не впускать.
Из передней тянуло тяжелым запахом - застарелым табачным дымом, винным
перегаром. Артемий Николаевич понял - в доме мужчина. Должно быть, приехал
сын.
Из комнаты доносился разговор - чередование вопросов, ответов. То ли
говорили двое, то ли один, - понять было трудно. Вдруг что-то грохнуло,
кажется, упал стул.
- Кыто... Кыто... ттам? - разминая слова, спросил пьяный голос.
- Уходите, уходите... Потом... - прошептала Ирина Николаевна и
захлопнула дверь.
- К-кого т-там?.. Я тебя спр-р-рашиваю...
Артемий Николаевич стоял еще у двери. Зачем? Сердце его тяжело стучало.
Он слышал ее голос - убеждающий, успокаивающий. Потом она вскрикнула:
"Оставь, оставь, не трогай!" И тут же раздался собачий визг - громкий,
отчаянный. "Негодяй! - крикнула она, плача. - Не смей!" И опять визг, а
потом скуленье - долгое, жалобное.
До самого низа, до последней ступени лестницы Артемий Николаевич
слышал, как скулит собака. И еще он слышал - или это мерещилось ему? -
горькие всхлипы плачущей женщины.
"Как ужасно, как отвратительно, - думал он, а может, даже говорил
вслух, торопливо шагая по мостовой. - Талантливый человек, обаятельная
женщина и... какое-то пьяное животное". Ему представилось, как негодяй
выкручивает ей руки, оставляя на них синяки.
Артемий Николаевич стиснул зубы и застонал.
Он не выносил пьяных. Боялся их. Сталкиваясь на улице с нетрезвым
человеком, всегда отводил взгляд в сторону.
Он шел по Лионозовской, ничего не замечая, пока не натолкнулся на
колонку. Колонки раньше не было. Артемий Николаевич оглянулся и понял, что