"Оноре де Бальзак. Луи Ламбер" - читать интересную книгу автора

гармонировавшие с общем стилем комнаты. Но иногда самые насмешливые из наших
товарищей оскорбляли нас, желая показать, что они могут безнаказанно
злоупотреблять своей силой, а мы отвечали на это презрением; все это
частенько кончалось тем, что на Поэта и Пифагора обрушивался град ударов.
Ламбер тосковал по дому много месяцев. Я не знаю, каким образом описать
охватившую его меланхолию. Луи испортил мне множество шедевров. Так как мы
оба разыгрывали роль "Прокаженного из долины Аосты"
- Можешь ли ты, как я, помимо своей воли, чувствовать воображаемые
страдания? Например, когда я напряженно думаю о том, что я буду ощущать,
если лезвие моего перочинного ножа войдет мне в тело, я начинаю чувствовать
такую острую боль, как если бы я себя действительно порезал: не хватает
только крови. Но это чувство возникает и охватывает меня внезапно, как шум,
нарушающий глубокое молчание. Мысль может причинить физические страдания!
Ну, что ты на это скажешь?
Когда он высказывал подобные мысли, мы оба погружались в наивные мечты.
Мы пытались искать в нас самих неописуемые явления, относящиеся к
возникновению мысли, которую Ламбер надеялся проследить в ее малейших
проявлениях, чтобы когда-нибудь иметь возможность описать неведомый
инструмент. Потом, после споров, часто очень ребячливых, из глаз Ламбера
вырывался пылающий взгляд, он сжимал мою руку и в самых глубинах своей души
находил слово, которым пытался выразить все до конца.
- Мыслить - значит видеть! - сказал он мне однажды, возбужденный одним
из наших соображений по поводу самих основ психической организации человека.
Все человеческое знание основывается на дедукции, на медленном движении от
причины к следствию и от следствия к причине. В отличие от этого, стремясь к
более широкому выражению, вся поэзия, как и всякое произведение искусства,
проявляется в мгновенном охвате явлений.
Он был спиритуалистом; но я осмеливался противоречить ему, вооружившись
его же собственными наблюдениями над чисто физической основой разума. Оба мы
были правы. Быть может, материализм и спиритуализм выражают две стороны
одного и того же факта. Исследования Ламбера о субстанции мысли заставляли
его со своеобразной гордостью принимать жизнь, полную лишений, на которую
нас обрекали леность и пренебрежение к школьным занятиям. У него было
сознание собственной ценности, которое поддерживало в нем стремление мыслить
и рассуждать. С какой нежностью ощущал я воздействие его души на мою!
Сколько раз мы сидели на нашей скамейке, читая одну и ту же книгу и, не
разлучаясь, забывали друг о друге, но в то же время чувствовали, что оба
вместе мы погружены в океан идей, как две рыбы, плавающие в одних и тех же
водах! Извне наша жизнь казалась растительной, но мы существовали только
сердцем и разумом! Чувства и мысли были единственными событиями нашей
школьной жизни.
Ламбер так сильно влиял на мое воображение, что я до сих пор чувствую
это влияние. Я слушал его рассказы, погружавшие в атмосферу чудесного, с
таким же наслаждением и жадностью, с каким и дети и взрослые поглощают
сказки, в которых действительность принимает самые нелепые формы. Его
страсть к таинственному и естественная в детском возрасте доверчивость
заставляли нас часто говорить о рае и аде. Тогда Луи, объясняя мне
Сведенборга, пытался заставить меня разделить его верования в ангелов. В
самых ложных рассуждениях Ламбера встречались и тогда изумительные
наблюдения над могуществом человека; именно они придавали его словам тот