"Оноре де Бальзак. Кузен Понс" - читать интересную книгу автора

молодежь недоумевала, чего ради этот престарелый Алкивиад[2] обкорнал хвост
у своего пальто. Все прочее столь гармонировало со спенсером, что вы не
задумываясь назвали бы этого прохожего человек ампир, как говорят - мебель
ампир; но олицетворял он Империю лишь для тех, кто знал эту великолепную и
величественную эпоху хотя бы de visu[3], ибо только при острой памяти можно
восстановить прошлые моды. Империя уже так далека от нас, что мало кто может
себе реально представить ее греко-гальское обличье.
Цилиндр, не закрывавший лба, был лихо сдвинут на затылок, как у
чиновников и цивильных, которые в ту пору старались ни в чем не отстать от
бравых военных. Впрочем, цилиндр был жалкий, из дешевого
четырнадцатифранкового шелка, на полях с внутренней стороны белели пятна от
огромных ушей, не отчищавшиеся никакой щеткой. А шелк, по обыкновению плохо
натянутый на картонную форму, в нескольких местах сморщился, словно тронутый
проказой, хотя каждое утро хозяин старательно его разглаживал.
Из-под цилиндра, который, вот-вот свалится, глядела преуморительная
физиономия, как у китайских болванчиков. Широкое щербатое лицо с темными
впадинами, как на римской театральной маске, опровергало все законы
анатомии. В нем не чувствовался костяк. Там, где по структуре лица
полагалось выдаваться костям, висели дряблые мешки, а там, где обычно бывают
впадины, выступали бесформенные бугры. Серые глаза с двумя красными
полосками вместо бровей не украшали этой сплюснутой наподобие тыквы нелепой
физиономии, на которой, словно валун среди гладкого поля, выделялся чисто
донкихотовский нос. Такой нос свидетельствует о природной склонности к
самопожертвованию ради великих деяний, которое у иных вырождается в борьбу с
ветряными мельницами, что, вероятно, и привлекло внимание Сервантеса. Однако
над стариком, до смешного уродливым, никто не глумился. Бесконечная печаль,
глядевшая из его тусклых глаз, трогала даже насмешника, и злая шутка не
срывалась с языка. Невольно приходило на мысль, что этому человеку самой
природой заказаны нежные излияния чувств, ибо женщину они могли бы в лучшем
случае рассмешить или расстроить. Не иметь никакой надежды на успех у
женщин! Перед таким несчастьем из несчастий француз замолкает.
Этот обиженный природой старик был одет так, как обычно одеваются
хорошо воспитанные, но обедневшие люди, которым, кстати сказать, нередко
пытаются подражать богачи. На нем были башмаки, а поверх них гетры такого же
фасона, как на императорских гвардейцах, что, по-видимому, позволяло реже
менять носки; черные, но уже порыжевшие суконные панталоны, белесые и
лоснящиеся на швах, что, так же как и фасон, указывало, по крайней мере, на
трехгодичную давность. Даже просторная одежда не скрывала худобы старика,
которая объяснялась скорей его конституцией, чем спартанским образом жизни,
ибо у него был чувствительный рот с толстыми губами, а при улыбке обнажались
белые зубы, которым могла бы позавидовать и акула. При виде жилета шалью,
тоже черного суконного, надетого поверх другого - белого, из-под которого, в
свою очередь, алел край вязаного жилета, невольно вспоминались пять жилетов
Гара[5]. Только в Париже можно увидеть подобные зрелища, для которых
подмостками служат Бульвары, где французы бесплатно разыгрывают драмы на
пользу искусству.
По внешнему облику вы едва ли причислили бы этого костлявого старика к
парижскому актерскому миру, несмотря даже на своеобразный спенсер, ибо
принято считать, что актеры наряду с уличными мальчишками пользуются особой
привилегией пробуждать веселость в умах буржуа занятными чудачествами (если