"Оноре де Бальзак. Кузен Понс" - читать интересную книгу автора

только голова. В жизни праведник - это наводящий тоску Грандиссон
Друг Понса был преподавателем музыки. И в жизни, и в душевных свойствах
у обоих было много общего, и Понс жалел, что узнал его слишком поздно, ибо
их знакомство, завязавшееся в день раздачи наград в одном пансионе для
девиц, началось только с 1834 года. Вряд ли когда-либо еще две столь же
родственные души встретились в человеческом океане, получившем свое начало,
хоть на то и не было божьей воли, в земном раю. Прошло немного времени, и
оба музыканта уже не могли жить друг без друга. Они делились своими самыми
заветными мыслями, и через неделю стали неразлучны, как родные братья.
Словом, Шмуке не верил, что Понс может существовать отдельно от него, а Понс
не допускал мысли, что Шмуке и он не единое целое. Сказанного достаточно для
характеристики обоих друзей, но не всех удовлетворит краткое обобщение. Для
маловеров требуется некоторая иллюстрация.
Наш пианист, как и все пианисты, был немцем; он был немцем, как великий
Лист и великий Мендельсон, немцем, как Штейбель, немцем, как Моцарт и
Дуссек, немцем, как Мейер, Дельгер, немцем, как Тальберг, как Дрешок,
Гиллер, Леопольд Майер, как Краммер, Циммерман и Калькбреннер, как Герц,
Вец, Kapp, Вольф, Пиксис, Клара Вик и вообще все немцы. Однако при
незаурядном таланте композитора он мог быть только исполнителем, настолько
несвойственно было его натуре дерзание, необходимое для одаренного человека,
чтоб сказать свое слово в музыке. У большинства немцев наивность не
продолжается вечно, с летами она исчезает; в известном возрасте им
приходится черпать ее, подобно воде из ручья, из источника собственной
молодости, а затем, успокоив подозрительность окружающих, обильно поливать
ею почву, на которой вызревает их успех, все равно в какой области - в
науке, искусстве или финансах. Во Франции некоторые хитрецы заменяют эту
немецкую наивность простотой парижского бакалейщика. Но Шмуке сохранил в
неприкосновенности детскую наивность, так же как Понс, сам того не
подозревая, свято сохранил во всем своем облике стиль эпохи Империи. Шмуке,
этот истый немец с возвышенной душой, был одновременно и исполнителем и
слушателем. Он играл для собственного удовольствия. В Париже он жил, как
соловей в лесу; этот единственный в своем роде оригинал уже двадцать лет сам
упивался своим пением, пока не встретил Понса, в котором нашел свое второе я
(см. "Дочь Евы").
У Понса и Шмуке одинаково и в сердце и в характере было много
сентиментальной ребячливости, что вообще свойственно немцам. Немцы страстно
любят цветы, немцы до того обожают самые простые эффекты, что ставят в садах
большие шары, дабы любоваться в миниатюре тем пейзажем, который расстилается
у них перед глазами в натуральную величину; немцы чувствуют такую склонность
к философическим изысканиям, что немецкий ученый в поисках истины готов
исходить всю землю и не замечает, что эта самая истина улыбается ему, сидя
на краю колодца у него же во дворе, заросшем кустами жасмина; немцы
испытывают вечную потребность одухотворять все сущее вплоть до мелочей, и
это порождает туманные произведения Жан Поль Рихтера, печатные бредни
Гофмана и целые ограды из фолиантов вокруг самого простого вопроса, который
немцы углубляли до тех пор, пока он не стал глубок, как пропасть, а если
заглянешь, - на дне такой пропасти окажется все тот же немец и ничего
больше. Оба друга были католиками, они вместе ходили к церковным службам,
соблюдали обряды, а на исповеди им, как детям, не в чем было каяться. Они
твердо верили, что музыка, этот язык небес, для мыслей и чувств то же, что