"Оноре Де Бальзак. Онорина" - читать интересную книгу автора

грез длится недолго; мои же грезы длятся до сих пор! В те времена я всегда
засыпал или великим герцогом Тосканским, или миллионером, или возлюбленным
принцессы, или знаменитостью. Итак, поступить к графу Октаву, иметь в
своем распоряжении сто луидоров в год значило для меня начать независимую
жизнь. Я мечтал, что мне посчастливится проникнуть в светское общество,
найти там то, чего больше всего жаждало мое сердце, - прекрасную
покровительницу, которая увела бы меня с опасного пути, на который
неизбежно попадают в Париже все юноши двадцати двух лет, как бы
благоразумны и скромны они ни были. Я начинал бояться самого себя. Упорное
изучение международного права, в которое я углубился, не всегда помогало
мне обуздывать бурную фантазию. Порою я мысленно посвящал себя театру,
воображая, что стану великим артистом; я мечтал о триумфах, о бесчисленных
романах, не ведая о тех разочарованиях, что скрыты за театральным
занавесом, как скрыты они повсюду, ибо на каждой жизненной сцене есть свои
кулисы Иногда я выходил из дому с пламенем в груди: горя страстным
желанием встретить где-нибудь в Париже прекрасную незнакомку, пойти за
ней, преследовать ее до самой двери, выслеживать, писать ей письма,
довериться ей всей душой и победить ее силою любви. Бедный дядя - это
добрая душа, семидесятидвухлетний младенец, мудрый, как бог, наивный, как
гений, - без сомнения, угадывал мое сердечное смятение и, чувствуя, что
привязь, на которой он держит меня, слишком натянулась и вот-вот порвется,
всегда вовремя говорил мне:
- Морис, ты тоже бедняк, вот тебе двадцать франков, - ступай
повеселись, ты ведь не монах!
Если бы вы могли видеть лукавый огонек, сверкавший при этом в его
серых глазах, ласковую улыбку в уголках губ и наконец чудесное выражение
его серьезного лица, от Природы некрасивого, но облагороженного праведной
жизнью, вы поняли бы, какое чувство заставляло меня вместо ответа
расцеловать настоятеля Белых ряс, словно родную мать.
- В лице графа Октава ты приобретешь не начальника, а друга, -
говорил мне дядя, когда мы шли по улице Пайен, - но он недоверчив, или,
вернее сказать, осторожен. Ты не так-то скоро добьешься дружбы этого
сановника; дело в том, что, несмотря на свою глубокую проницательность и
опыт в суждении о людях, он был обманут прежним секретарем и едва не стал
жертвой своей доверчивости. Этим все сказано, и ты должен понять, как надо
вести себя у него в доме.
Мы постучались в огромные парадные ворота особняка, расположенного
между двором и садом, и обширного, как особняк Карнавале; стук прозвучал
так гулко, словно в пустом пространстве. Покуда дядя осведомлялся о графе
у старого привратника в ливрее, я окинул пытливым взглядом мощеный двор,
заросший травой, кровли, остроконечные, точно во дворце Тюильри,
потемневшие стены, где поверх прихотливых архитектурных украшений вырос
кустарник. Перила на верхних галереях обветшали. Сквозь великолепную арку
я разглядел еще один двор, где помещались служебные постройки с
покосившимися дверями. Старый кучер чистил там ветхую карету. По его
ленивому виду легко было догадаться, что в великолепных конюшнях, где
некогда слышалось громкое лошадиное ржание, стояло теперь самое большее
две лошади. Роскошный фасад особняка показался мне хмурым, словно это было
государственное или дворцовое здание, сданное под общественное учреждение.
Колокольчик непрерывно звенел, пока мы с дядей шли от будки привратника