"Оноре Де Бальзак. Онорина" - читать интересную книгу автора

(над дверью еще сохранилась надпись: Обратитесь к, привратнику) до самого
подъезда, откуда вышел лакей в ливрее, напоминавшей ливреи Лабраншей в
старинном репертуаре французской комедии. Гости, видимо, были такой
редкостью, что служитель едва успел напялить свой казакин, отворяя
застекленную мелкими квадратами дверь, по обеим сторонам которой чернели
пятна копоти от двух фонарей. За вестибюлем, по великолепию достойным
Версаля, виднелась лестница, не уступающая по размерам современному дому,
- таких уже больше не строят во Франции! Мы поднимались по каменным,
холодным, как могильные плиты, ступеням, где могли бы выстроиться восемь
человек в ряд, и наши шаги отдавались в гулких сводах. Казалось, будто
находишься в соборе. Узоры кованых перил восхищали взор чудесной чеканкой,
- в них воплотилась творческая изобретательность какого-нибудь мастера
времен Генриха III. Холод пронизывал нас, пробегая по спине, а мы все шли
прихожими, анфиладами гостиных с паркетными полами без ковров,
уставленными той прекрасной старинной мебелью, какая обычно потом
переходит к торговцам редкостями. Наконец мы вошли в большой кабинет,
расположенный в квадратном павильоне, все окна которого выходили в
обширный сад.
- Господин настоятель Белых ряс с племянником, господином Осталем! -
провозгласил второй Лабранш, на попечение которого сдал нас театральный
лакей в первой прихожей.
Граф Октав, одетый в сюртук из серого мольтона и в панталоны со
штрипками, поднялся из-за громадного письменного стола, подошел к камину
и, знаком предложив мне сесть, взял моего дядю за обе руки и крепко пожал
их.
- Хотя я и принадлежу к приходу святого Павла, - сказал он, - но я
много слыхал о настоятеле Белых ряс и счастлив с ним познакомиться.
- Вы слишком добры, граф, - отвечал дядя, - я привел к вам своего
единственного родственника, оставшегося в живых. Льщу себя надеждой, что
он будет вам хорошим помощником, а также рассчитываю найти в вас, граф,
второго отца моему племяннику.
- Я вам отвечу, господин аббат, только после того, как ваш племянник
и я испытаем друг друга, - сказал граф. - Как вас зовут? - спросил он меня.
- Морис.
- Он доктор прав, - добавил дядя - Хорошо, хорошо, - сказал граф,
окинув меня внимательным взглядом с головы до ног. - Господин аббат, я
надеюсь, что, как ради вашего племянника, так и ради меня, вы окажете мне
честь обедать с нами по понедельникам. Это будет наш общий обед, наш
семейный вечер.
Дядя и граф принялись беседовать о религии с точки зрения политики, о
благотворительности, о борьбе с преступностью, и я мог вволю насмотреться
на человека, от которого отныне зависела моя судьба. Граф был среднего
роста; о сложении его я не мог судить из-за его костюма, но он показался
мне худым и сухощавым. Лицо было суровое, щеки впалые. Черты отличались
тонкостью. Довольно большой рот выражал и насмешливость и доброту.
Непомерно широкий лоб казался странным и напоминал лоб безумца, в
особенности из-за контраста с нижней частью лица и маленьким, словно
срезанным подбородком, почти сходившимся с нижней губой. Глаза, цвета
бирюзы, живые и умные, как глаза князя Талейрана, которым я восхищался
впоследствии, казались столь же непроницаемыми, как у знаменитого