"Дмитрий Михайлович Балашов. Юрий ("Государи московские" #9) (незаконченный роман) " - читать интересную книгу автора

Возможно - психическая неполноценность. Могла быть и неполноценность
физическая - княжичи той поры все должны были уметь рубиться в битвах и
крепко сидеть в седле. Да и неизвестно к тому же, не перенесла ли его мать в
пору беременности (первой!) какую-то психическую травму - возможно, в связи
с предсмертными художествами своего отца. Не будем придумывать! Ушедший в
монахи Иван был, во всяком случае, уже по этому одному не безумен и давал
себе отчет в своих действиях. Да и дожил-таки до 30 лет! От чего он умер -
не знаем, мор к тому времени на Руси уже почти прошел...
Дмитрий Шемяка поминал его по случаю еще в 1440 году, а значит, были
какие-то основания, кроме обычных родственных, среди бурных событий времени,
не забывать о покойном старшем брате.
И то, что умер Иван не в Троицком монастыре, а в Галиче, стольном
городе своего отца, тоже говорит о многом...
Были ведь случаи - и не мало! - когда вполне здоровые люди из боярских
и княжеских семей отрекались от богатства и почета, присущего званию своему,
и уходили в монастыри, в затвор, в безвестность. И далеко не все из них
прославились подвигами иночества, воздвигли новые обители и тем оставили
свой след в скрижалях истории!
Так что не будем выдумывать. Был первенец у Юрия Дмитрича, по неясным
причинам отрекшийся от утех и забот княжеской судьбы и ушедший со временем в
монастырь. Ну а почему в Троицкий, где Юрий выстроил огромный по тем
временам каменный храм, украшенный Юрьевым рачением живописью Андрея
Рублева, - и объяснять, думаю, не надо. О сыне этом своем Юрий всегда думал
со смутным ощущением - самому было неясно - какой? - вины. Вины и жалости,
хотя Бог весть! - нуждался ли Иван в жалости своего отца?
Вот и сейчас, одолев многодневный путь от Звенигорода до Галича,
вымокши, едва не утонув на переправе через Волгу и подъезжая, уже когда все
стало знакомо вокруг, Юрий с привычною болью подумал о сыне. С болью и
каким-то новым беспокойством, ибо предвидел трудный разговор с Иваном по
возвращении своем - разговор о княжеской пре, о ссорах и сварах в семье
Дмитрия Донского, против которых Иван был настроен решительно, полагая, что
всё то дела Божьи, неподвластные человеку, а Божью волю надобно принимать
без спору...
Но вот в разрыве лесов запоказывались все еще покрытые не сошедшим до
конца снегом пашни, канавы, полные воды. вылезающие из-под снега объеденные
костяки павшей скотины, вытаивший человеческий труп в ремнях и рванине,
видно, по зиме еще погибшего черною смертию странника (кони, заполошно
всхрапнув, шарахнули вбок, и бег саней пронес мимо облако смрада от
разложившейся человеческой плоти). И уже подступали деревни к санному пути,
избы, крытые темною волглой соломой, берестою, тесом и дранью, кое-где
осевшие, редкие по весне стога, жердевые ограды поскотин и огородов и опять
избы и кучки селян, уцелевших, выползших на свет Божий узреть своего князя,
приветливо машущих ему рукавицами и шапками, и солнце, и сойки, и взлетающее
с дороги с утробным карканьем воронье, и те вон, кони с жеребятами,
выпущенные из стаи ради погожего весеннего дня, и мужик с возом дров,
правящий в город и съехавший на обочину, дабы пропустить несущийся на рысях
княжеский поезд и толпу верхоконных за ним.
Отгоревали еще одну зиму, не вымерли от "черной", теперь - выстоят!
Сердце забилось учащенно, скоро - город, свой, ведомый до каждого бревна
городской стены, город, им построенный и потому особенно паче Звенигорода