"Анатолий Бакуменко. Придурок " - читать интересную книгу автора

уходил. Я крикнул еще. А он только заторопился, заспешил от меня, словно не
хотел в тот момент меня знать.
Что я испытал тогда? Я почувствовал почему-то стыд, но отчего? Я не
знал и стал думать, успокаивая себя, что он мне дорог и что я вовсе не
обижен за то, что он не смог меня узнать: видно, шла в нем в тот момент его
обычная жизнь, в которой вовсе не было тогда места для меня. Но я подожду, я
буду ждать встречи с ним, вести о нем, и мы непременно будем вместе. Да,
тогда я испытал чувство, которое не определишь словом растерянность. Оно
было неспокойно суетливое, что ли. Такое чувство я испытал в девяносто
пятом, когда пришел на восьмой этаж Полиграфмаша на Профсоюзной к Жене
Ламихову в лабораторию. Мы пришли туда вместе с моей подругой, и Женя,
выкладывая на стол пленки фотоформ и не глядя на меня, сказал:
- У нас выступал Бродский. Сперва стихи читал, потом отвечал на
вопросы. Я ему сказал, что знаю тебя, что часто с тобой встречаюсь. А он
ответил, что никогда тебя не знал...
Понимаете?..
Я не понял сперва. А потом растерялся и сказал: "Херня какая-то..." А
потом стал потным и красным и стал мямлить что-то про время, которое прошло,
про теперешнее породистое еврейское его лицо... "Он был в то время такой же,
как я", - сказал я неуверенно. "А теперь он Легенда и иностранец", - еще
сказал я, будто это может что-то объяснить.
Привыкаешь к чувству близости, причастности и вдруг оказываешься
незамеченным. Может, выдумал ты?
Да, было ли, было ли что?..
"Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду
умирать. Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду, между выцветших линий
на асфальт упаду"... "И увижу две жизни далеко за рекой, к равнодушной
Отчизне прижимаясь щекой"... Нет, нет... никакого погоста нет - в Отчизне...
Я слышу его тянущийся, его вытягивающий мелодию стиха, его вытягивающий
душу голос... Кто выбирал ему место под погост? - сам?.. - "к равнодушной
Отчизне припадая щекой".
Кровь течет, как могут течь слезы...
Прошел мимо Проворов. Прошел мой друг. И мне некуда было деться.
Я помню потом так: был уже конец августа, потому что ночь обрушилась на
город разом и накрыла его чернотой, а луна, прикрепленная к небу над самой
крышей двухэтажного дома в Мельничном переулке, была абсолютно плоской и
серебряной, без всяких там обычных теней и плотностей, изображающих якобы
лицо. Женское. Мы сидели с Мишкой в беседке и дожидались его жены и двух ее
подружек. Был с нами еще Мишкин однокурсник, при ехавший от нечего делать из
Волжска. Пахло очень хорошо, пахло августом, теплом и пряной спелостью. Мы
вроде собирались на реку купаться, но девицы все не шли, и, наконец, нас
позвали наверх, потому что что-то там не ладилось.
Меня мало интересовали люди в то время, и по своей обычной дурацкой
привычке я двинулся сразу к книжным полкам, которые были плотно уставлены
аккуратными и в суперах из меловки книжками двухсоттомника мировой
литературы. Я был ошарашен таким несказанным богатством и не видел ничего
больше. Мне тогда и в голову не пришло заметить, что других-то книг на
полках более не было. Поразило другое.
- Александра прочла все эти книги, - сказала Наташа. Я сперва не понял,
а потом не понял еще больше.