"Анатолий Бакуменко. Придурок " - читать интересную книгу автора

- От корки до корки, - сказала Наташа. - Так ведь, Саш?
Саша посмотрела на меня прямо, ничего не сказав, и я понял, что это
действительно так, и тогда только, может, и заметил ее. "Она худая, как
палка", - сразу отметил я, даже и не подумав. "Это просто невероятно", -
подумал я, уже подумав. Невероятно относилось уже не к худобе, а к тому, что
прочитано все... Невероятно, что все это можно читать "от корки до корки",
потому, что много там было и муры, хотя дело вкуса... Нет, нет - не может
этого быть! Но она смотрела прямо из-под крутого своего, волчьего своего,
упрямого своего лба, и было ясно, что да, это самая что ни на есть правда, и
иначе с ней никак нельзя. Она такая, вот вам. От корки до корки. Интересно,
как они ужились бы с Проворовым, вдруг неожиданно подумал я. Неожиданно,
потому что уже давно о друге своем не вспоминал и не думал, и не хотел вовсе
думать и вспоминать после той встречи на площади, а вот тут почему-то
подумалось и вспомнилось. И еще подумалось, что они с Петром всегда уже
будут вместе, хоть и в разных странах и городах, но всегда вместе, что бы с
ними ни случилось. И мысль эта была нелепа и ничем не обоснована, и я
улыбнулся и нажил себе мгновенно, может, на долгие века врага. Ведь она-то
поняла, что усмехнулся я над ней, над тем, что прочла она все "от корки до
корки", но усмехнулся я вовсе не от этого, хотя в те годы мог, мог бы и над
чтением таким посмеяться. Глупый я был. Глупый.
Что было дальше в тот вечер? Была эта плоская луна, пришпиленная к
небу, была маленькая и толстая Оля, которая вся была в восторгах и от луны,
и от тьмы августовской ночи, и от того, что рядом "свеженькие" незнакомцы,
что можно показать свою возвышенную душу, и она показывала, зовя все на
реку, на реку... А потом она исчезла с волжанином. Вместе с восторгами и
ахами. Мы остались вчетвером и общались странно: с Александрой напрямую
говорить было просто невозможно, таким холодом и неприязнью тянуло от нее.
Я не видел ее глаз, но определенно - она косила. Такая холодная,
тощенькая ведьма, но какой был у нее голос! Боже! Я никогда не слышал ничего
подобного. Что-то было в нем ломкое и как-то натянутое, было ощущение, что
голосовые щели ее были изготовлены из другого, не такого, как у всех других
людей, материала. Из серебра?.. Может, такие голоса у пришельцев, у неземных
людей, - думал я тогда. Над такой мыслью можно было бы посмеяться,
посмеяться даже вслух, но я был уже научен, уже почувствовал ее болезненную
гордыню и не рискнул бы... Но усмехнулся, потому что мне вдруг подумалось,
что Проворов когда-нибудь скажет про нее: "Вот идет моя Косточка". Ну
почему, почему они вдруг связались в моей голове? Непостижимо.
Мне нравился этот ее голос, мне хотелось бы ее слушать и дальше, но
говорить было не о чем, и мы шли вчетвером скучные, дожидаясь приличного
момента, чтобы расстаться. Девица мне была даже симпатична, чувствовался в
ней еще не проявленный, еще скрытый, но уже характер. Я бы никогда не
решился с такой на какие-то отношения. У таких девиц все всерьез, у таких
все по-настоящему, думалось мне тогда. Я их боялся: зачем мне дурацкие
сложности....
Нужно было расставаться, и мы расстались легко.
Я устал уже от этого города, от этого отдыха устал, хотелось в Питер, в
Питер. В Питер хотелось, и я уехал.
В то время я был уже "старым" студентом, "старым" не в том смысле, что
учился на старшем курсе, а именно по возрасту. Я успел уже поучиться и там и
сям, попробовать в жизни и то и се, и вроде бы уже успокоился, уже понял,