"Григорий Бакланов. Надя" - читать интересную книгу автора

садовой скамейке, я сдавал экзамен по химии нашей строгой директрисе
Екатерине Николаевне. Война уже шла, но наш год все не призывали. И вдруг
разнесся слух - много тогда возникало всяческих слухов, - что возьмут
вначале тех, кто закончил десятилетку, а я не закончил, я из девятого класса
пошел в авиатехникум. Вот тогда мы со школьным моим другом Димкой Мансуровым
решили, что мне надо срочно сдавать экстерном за десятый класс - на фронт мы
хотели идти вместе. И химию у меня принимали на садовой скамейке, а на
другой скамейке сидел Димка, подсказывал, потом к нему сел пьяный и очень
веселился. "Ты на себя посмотри! - возмущалась Екатерина Николаевна. - Нет,
ты посмотри на себя и на Мансурова!
Мансуров идет, я понимаю, от него прок будет. А ты что идешь?" И вот
жива Екатерина Николаевна, жив я, приехал в Воронеж за аттестатом, а Димки
Мансурова нет.
Однажды зимой мы шли с ним из бани по морозу и все не могли расстаться
никак: то он проводит меня, то я его провожу. Мы решали, как будем жить
дальше, и решили вот что: я заканчиваю авиатехникум, иду работать и помогаю
ему, пока он закончит институт. Потом поступаю в институт я, а он помогает
мне. Это была последняя предвоенная зима, следующей зимой или весной - не
знаю точно - Дима Мансуров сгорел в танке.
Помню, как явились мы с ним на вокзал брать билеты до Смоленска - там,
в районе Вязьмы или Смоленска, воевал полк, в котором мой брат был
командиром орудия, мы хотели бежать к нему. Смоленск был уже взят, но
разнесся слух, что наши опять освободили город. Как тогда верили слухам, как
хотели верить! Дежурный по вокзалу повел нас к себе и осторожно выспрашивал:
правда ли, Смоленск опять наш, откуда нам это известно? Билет нам, конечно,
не дали. А через вокзал шли, шли эшелоны, в товарных вагонах, в открытых
дверях, стояли, сидели молодые ребята во всем военном; им повезло, они были
старше нас на год, на два года. Эшелоны мчались, увозя этих молодых ребят, я
вижу и сейчас, как они глядели из вагонов, я часто думаю об их судьбах.
До позднего вечера ходили мы с Надей по Воронежу, то рядом, то друг за
другом по тропкам, протоптанным на тротуарах в снегу. Редко позванивали
трамваи, сквозь морозные окна они освещали улицу вокруг себя и свет
уволакивали с собой. Машин почти не было, на театральной площади перед
уцелевшим драматическим театром с колоннами мигнул светофор и провели козу.
Старик тянул ее за рога на веревке, старуха подпихивала сзади варежками,
коза упиралась посреди площади.
Не засвеченная электрическим заревом полная луна стояла над городом,
над развалинами Девичьего монастыря и светила, как в поле. Еще на моей
памяти жили там в кельях монашенки, мережили на заказ простыни, батистовые
носовые платки, наволочки, с великим прилежанием вышивали гладью чужие
монограммы. Засыпанные снегом кирпичные развалины напоминали издали черный
силуэт согбенного монаха с посохом. И, пока мы шли, луна, светившая над ним,
и монах, казалось, движутся сквозь косо летящий снег. Надя рассказывала,
будто из этих развалин, когда ушли немцы из города, вылез обросший, дикого
образа человек с длинными ногтями, скрывавшийся в подвалах... Много таких
легенд ходило по Воронежу.
Жила Надя теперь под горой. У дощатого, засыпанного снегом забора мы
долго стояли. Я распахнул шинель, полами охватил Надю, прижал к себе.
- Но ведь не любишь, - сказала она, готовая поверить. И это остановило.
Постелили мне на полу. Младшая Надина сестренка все заглядывала,