"Григорий Бакланов. Давай поудим рыбу когда-нибудь" - читать интересную книгу автора

синий, со звездами и полосами.
Мальчику становится как-то не по себе, он жмется к отцу, ему хочется
спросить, правда, что здесь американцы, и какие они, и почему у них такие
большие машины, и почему милиционеры стоят, но отец идет все так же хмуро,
молча, на ходу кивая своим шагам, иногда проводит недоуменно рукой по голой
голове и вздыхает. И еще мальчику очень хочется обещанного мороженого, но
отец, наверное, забыл, а напомнить он не решается.
Отцу сорок и даже сорок два, мальчику шесть лет, поздний, нежеланный
ребенок.
Вначале о ребенке они не думали, им хватало их двоих. Им было хорошо,
он в самой силе, старше ее почти на десять лет, а она девчонка, во всем ему
послушная, когда он говорил, глядела ему в рот. Возвращаясь из дальних
многосуточных рейсов на своем МАЗе, когда в кабине за спиной спал сменщик,
он вел машину и, глядя на дорогу при свете фар, думал о том, как вернется, и
она ждет его, и опять им будет хорошо. Работа шофера-дальнобойщика, как их
называли, давала особую независимость, и зарабатывал он хорошо, и левые
грузы брал, и привык всюду - и в семье, и в жизни - сознавать себя хозяином.
Люди первыми заметили и стали спрашивать: "А что ж это у вас детей нет?"
Людям до всего дело. Вначале они смеялись, отшучивались, но запало, он стал
хмуро поглядывать на жену, она все больше чувствовала себя виноватой, ходила
к врачам, ей говорили, что она здорова, но детей не было девять лет.
За эти годы не от чего-либо, а от сознания, что жена виновата перед
ним, появлялись у него женщины. Была одна вдова на Украине, старше него. Он
и прежде, холостым еще, заезжал к ней. Теперь опять начал заезжать, ставил
машину в саду под деревьями. Светила луна в белую стену хаты, слепо блестели
черные стеклаокна, блестели выпуклые стекла кабины. Луна перемещалась, тень
длинного, крытого брезентом кузова постепенно заслоняла собой стену дома,
гасила в окне блеск стекол. Сменщик вначале обижался, ночевал в кабине, но и
у него вскоре завелась тут знакомая. По холодку, по улежавшейся за ночь
влажной пыли, стряхивая на себя росу со слив и вишен, они выезжали из
хутора, и хорошо было вести мощную машину, вставало солнце, сквозь мокрое от
росы ветровое стекло, по которому махали "дворники", асфальтовое шоссе
впереди блестело, как река.
А то была еще "профессорша". Он уже работал шофером такси, из-за левых
этих грузов начались неприятности, и он перешел в таксомоторный парк: не он
работу искал, работа искала его повсюду. Везя пассажиров по Москве, не мог
удержаться иной раз, начинал рассказывать про "профессоршу", как покупает
торт, бутылку вина и приходит к ней в пятницу вечером.
- Доктор наук!
Ей было тридцать пять лет, сыну двенадцать, а с мужем она разошлась
давно. Она действительно была кандидат каких-то наук. Носила большие, в
красивой оправе очки с сильными стеклами, она их снимала, клала на тумбочку
рядом с тахтой, и лицо ее с зажмуренными вздрагивающими веками,
побледневшее, задыхающееся, бывало таким исступленным, что однажды он
испугался, показалось умирает. Но за столом, когда они пили чай, она вновь
была холодная и чужая, как будто не она захлебывающимся голосом только что
говорила все эти слова, которые и он, когда схлынуло, не решится повторить
при ней.
Была она худа, делала особую гимнастику (однажды показала, как она
выгибается), питалась по своей системе, жирного не ела, вина не пила вовсе,