"Григорий Бакланов. Давай поудим рыбу когда-нибудь" - читать интересную книгу автора

и торт наполовину съедал он сам. Отодвигая от себя, говорил: "Сына угости,
не пропадать добру..."
Но рассиживаться за столом не позволяла: "Так! Все! Мне нужно
работать!" Он уходил от нее злой, бывало, и плюнет в лифте со зла.
"Подумаешь, профессорша!.."
И решал твердо: больше не придет. Но наступала пятница, он вновь
покупал торт с кремом, бутылку вина - из самолюбия. И, неся все это в руке,
шел. Оборвалось все внезапно. Они пили чай и даже не спешили в этот раз, он
хотел поразговаривать, расположился душой, вдруг она встала, начала собирать
посуду, прямо из-под рук отобрала у него тарелку с недоеденным куском. "Так!
Все! Больше не приходи!" И, захлопнув за ним дверь, еще и цепочкой звякнула.
Вот это больше всего обидело: цепочку накинула, как будто он сейчас кинется
вламываться к ней.
Только на четвертом месяце беременности жена сказала, что у них будет
ребенок; сам он и этого не заметил. И, глядя в ее припухшее лицо, будто
узнавая заново, ничего, кроме досады, в тот момент не почувствовал - девять
лет думала, надумала не вовремя. Ребенок родился маленький, слабый: два
шестьсот. И это у них, двух здоровых людей; жена после родов особенно
расширилась, стала крупная вся. А этот, сморщенный и красный, как ободранный
кролик, даже не плакал, пищал только, не разлепляя глаз; так попискивают в
куче слепые щенята, греясь общим теплом. И вот что-то случилось с ней, ночи
навылет, как помешанная, просиживала над ребенком, вбила себе в голову, что
умрет, а она и не услышит, как звал ее. Другой раз встанет он среди ночи
попить (за ужином под телевизор съедалось много), сидит она в рубашке,
стережет, глаза в темноте блестят - слезы ли в них, свет ли такой от фонаря
за окном сквозь тюлевую занавеску? Случалось, и пожалеет ее, позовет к себе
посогреться, она подчинялась, шла, ноги под одеялом ледяные. Днем до обеда
ходила неприбранная, с затеками молока на кофте. Она и своего кормила, и
соседскую девочку выкармливала - там у матери после грудницы пропало
молоко, - и еще на третьего хватило бы, а мальчишка все равно плохо рос,
вроде бы и не болел, а слабый какой-то. "Смотри, какой он умненький у нас,
какой разумный, - гордясь, она подносила к нему сына, тетешкала на руках, -
смотри, какие глазки у нас ясные!.."
Впервые ощутил он ребенка, когда тому, наверное, уже четвертый год шел.
Или пятый. Как-то вечером показывали матч хоккейный перед программой
"Время", наши с нашими играли вполноги, мелькали перед глазами с клюшками.
Мальчик подошел, стал рядом.
- Ты чего?
Вздрогнул.
- Ничего. Так просто.
Несмело прижался к боку. Теплый. Рука сама легла на него. И затих под
рукой, не дышит. Чудно.
А другой раз - это уже, наверное, ему лет пять было - попросил:
- Пап, давай сходим в зоопарк.
- Мать научила?
- Ага.
Глазенки прямо в душу глядят.
- Сходим... Некогда сейчас...
И год целый она после этого долбила:
- Пошел бы с ребенком в зоопарк, трудно, что ли?