"Григорий Бакланов. Входите узкими вратами" - читать интересную книгу автора

немецких дивизий, вначале они еще пробивались к своим, а потом была ночь,
малярийная бредовая ночь, когда среди трофеев, брошенных пушек, снарядов,
повозок, каких-то ящиков (один ящик оказался с изюмом, мы ели его горстями)
бродили, как серые тени, и мы, и немцы, и никто ни в кого не стрелял, а
утром, никем не охраняемые, они шли в плен - "Wo ist plen?", - я своими
глазами видел эти колонны, им только указывали направление, но их уже не
увидели те, кто остался на плацдарме, зарытый в песок: победы и награды
достаются живым. И вот мы мчимся в эшелонах, что ждет впереди, знать никому
не дано, война учит солдата далеко вперед не заглядывать, а пока - жизни
миг.
Мелькают под августовским солнцем белые, словно только что побеленные
стены хат, снизки красно-багрового перца сушатся на них, синие ставни
раскрыты, соломенные островерхие крыши подстрижены в кружок; на огородах, на
рыхлой земле - огромные желтые тыквы; медлительные волы в ярмах на пыльных
дорогах, крестьяне в высоких бараньих шапках, в соломенных шляпах - странно
все это, отвыкли мы от мирного вида людей. Там, в Молдавии, пока шли бои,
жители были отселены на двадцать пять километров от Днестра: брошенные дома,
виноград поспевал на виноградниках, поля кукурузы, шелковица отрясалась с
деревьев при каждом взрыве снаряда. Случалось, старик или подросток
проберутся наломать кукурузных початков со своего поля, и то ночью, тайком,
с великой опаской. Несколько раз во двор, где стояли мои разведчики, вот так
пробиралась хозяйка проведать хозяйство и прижилась в своем доме из милости,
варила на всех мамалыгу, чудные борщи. Забеременела она от командира
отделения разведки, он в том же году был убит в Венгрии, но живет на свете
то ли сын его, то ли дочь, возможно, уже их дети живут...
А здесь, в Румынии, война закончилась. Мелькнула у закрытого шлагбаума
повозка странного вида, каруца, так, кажется, их здесь называют, старик в
белой рубашке, в меховой жилетке держал вола за длинный рог; вдруг снял
шапку, поклонился лысой головой вслед проносящимся вагонам. За себя
поклонился или судьбе нашей? Может, сам - бывший солдат. Паровозный гудок
режет синий простор впереди эшелона, стучат, спешат колеса, плотный сухой
ветер в лицо; бесконечно можно смотреть вот так из мчащегося поезда вдаль.
В Темишоарах, когда наш эшелон стоял, вдруг вижу: бежит вдоль вагонов
командир взвода шестой батареи Леша Краснов, машет мне издали: "Тебя зовут!"
Вот так бегут и машут, когда случилось что-то или начальство требует, а к
начальству идти - сразу все грехи припоминаешь. Они есть, за каждым
что-нибудь числится, безгрешны только мертвые. При погрузке пушек наша
батарея замешкалась, трактор никак не разворачивался на платформе, и тут -
командир полка, красное от ярости лицо, будто улыбающееся во весь широкий
рот. Такая была у него особенность: чем яростней накалялся, тем ощеренней
улыбка. Наш капитан от одного вида этой его улыбки сразу становился
маленьким, терял себя целиком: "Слушаюсь! Слушаюсь!.."
Бледный, кинулся помогать. Как раз накатывали бегом повозку, налетел с
криком, схватился за ребро подпихнуть и ожегся: из-под брезента торчала
свиная нога, за нее, за холодное ее копыто и ухватился в спешке, не увидев.
"Это что? Это откуда?"
И на меня: "Гляди-и!.." Кто же на войне спрашивает "откуда"? Не ради
порядка, а чтоб ему не досталось, кричит он и назад оглядывается, а меня
смех шатает, как он за копыто схватился, еле сдерживаюсь, чтобы стоять
навытяжку. В обед ему первому, капитану нашему, командиру дивизиона,