"Григорий Бакланов. Входите узкими вратами" - читать интересную книгу автора

спас меня. Я никогда не узнаю, как он погиб.
Раненый ли погибал, или был плен и все страшные, ни с чем не сравнимые
муки плена? Я только хочу надеяться, что он погиб сразу.
Нужно было время осознать, что мы, младшие, есть, живы, а их нет и это
уже навсегда. Но я все еще чувствовал себя так, словно после боя вернулся, а
не с войны, словно судьба еще не окончательно разделила нас.
В последние часы военного, победного сорок пятого года мы с моей
младшей сестренкой, счастливые, шли по Москве, по морозу встречать Новый
год.

ВЕЩИЕ СНЫ

Был сон, который часто снился в детстве; другие сны я забыл, а этот
помню.
Начинался он так: вдруг возникала паника, все куда-то бежали, бросали
все, и тут появлялись они. В глубоких касках до плеч, без лиц, с маленькими
пистолетами в руках, они тяжко топали по коридорам, комнатам, шли за мной, и
хлопали, хлопали вслед мне тихие выстрелы. Задыхаясь, слабея от ужаса, я
просыпался и еще не верил, что это - сон.
Немецкую каску времен первой мировой войны мы нашли во дворе под крышей
сарая.
Кто-то увидел, как с дерева, из гнезда, вывалился птенец. Тут же,
разумеется, мы полезли смотреть. На раскаленной солнцем железной крыше лежал
совершенно голый птенец, несоразмерно длинны были вытянутые его
ноги-соломинки, но уже с готовыми крохотными коготками, глаз задернут
пленкой, на клюве вздулся пузырек крови. Вот в этот день на чердаке сарая,
где столько раз мы играли в войну, обнаружены были каска и нож, длинный,
заржавленный кухонный нож, мы очень жалели, что это не ножевой штык, а так
бы - немецкая каска и штык... Она была лакированная, с острым шпилем, а те,
во сне - серые, стальные, и крошечные дула пушек торчали из них вверх, как
рога.
Потом было время, когда никакие сны мне вообще не снились, и не болел я
в окопах ни разу, но в госпитале, когда все в тебе отпускалось, оттаивало,
снился дом, мирное довоенное время. А теперь все вместе - это
далекий-далекий сон. Иногда он поразительно ярок, и вновь светит солнце тех
дней, как оно тогда светило.
В конце августа сорок четвертого года, спешно погрузившись в эшелоны,
мы ехали по Румынии под стук колес. Блеснула морем и солнцем Констанца, но
там - другая армия, а мы - северней. Когда на повороте дугой изгибались
рельсы, бывал виден весь состав, спешащие за паровозом пыльные, красные
товарные вагоны, платформы с пушками, платформы с тракторами, вагоны,
вагоны, в каждом, откатив двери, сидят, стоят солдаты, опершись на
поперечный брус грудью, локтями, как стояли в дверях мчащихся товарных
вагонов солдаты прежних войн, когда нас еще не было на свете, а войны
прокатывались по земле.
Позади Яссо-Кишиневская операция, как будут ее называть отныне, долгое,
бесконечно долгое сидение на заднестровских плацдармах, где воронка к
воронке, где днем все живое скрывалось под землю, и столько раз немцы
пытались сбросить нас с плацдармов в Днестр. А после всего этого -
стремительный прорыв двух наших фронтов, двадцать с лишним окруженных