"Григорий Яковлевич Бакланов. Свой человек (Повесть)" - читать интересную книгу автора

освежало. Его специально прислали к этому дню из южных краев, в Москве в
эту пору арбузы еще не продавались. Скромные, безмолвные, загорелые люди
внесли один за другим несколько неподъемных арбузов и дынь - исключительно
из благодарности - и так же скромно и молча удалились.
Пока на кухне в пару Евангелиша срочно перемывала горы посуды, Елена
округлыми движениями большого ножа отрезала огромные ломти и раздавала на
чистых тарелках, которые непрерывно поставляли из кухни. Она срезала ломти
вкось, так что середина заострялась конусом, и вот этот конус, самую
сахарную середку, как бы мешавшую ей отрезать всем равномерно, она сняла
ножом и очень естественно переложила в тарелку себе. И продолжала вновь
отрезать и передавать.
Под впечатлением только что виденной им молодой женщины он словно
впервые увидал, как Елена вся расплылась, какое тяжелое, крупное у нее
лицо. И зачем она вообще так мажется? Крупинки засохшей туши на ресницах,
эта пышная прическа неестественно черных волос, от которой голова вдвое
огромней...
И тут ресницы приподнялись, Елена глянула на него проницательно
из-под тяжелых век и с медленной улыбкой подала ему через стол ломоть
арбуза на тарелке. И под ее взглядом блудливые его мысли завиляли.
Гости наслаждались арбузом, отдыхая от еды и разговоров, а
приглашенный исполнитель авторских песен, притоптывая носком ботинка,
прихлопывая по гитаре, отчаянно звенел струнами и пел - орал "под
Высоцкого". И так же надувались жилы на шее, и голос хриплый, сорванный. А
на дальнем конце среди шумного застолья, как голубки, - их дочь Ирина и
молодой дипломат, которого она привезла с собой. Евгений Степанович
нет-нет да и поглядывал туда, не выпускал из виду. Там дело слаживалось,
шел тот разговор, когда взгляды значат больше слов. Молодой человек явно
не гений, но высокого роста, солидной внешности, костюм носит хорошо и
весь - от носков итальянских ботинок до узла галстука на горле - в
импортном исполнении. А в нагрудном кармане пиджака мундштуком внутрь,
обкуренной дырой наружу - трубка. Талейран, кажется, завещал молодым
дипломатам, как сделать карьеру: одеваться в серое, держаться в тени и не
проявлять инициативы. Этот не проявит, Ирина будет проявлять, дочь у них -
умница. Они правильно с матерью рассчитали привезти его сюда, показать
общество.
Еще когда план сегодняшнего мероприятия только созревал,
вырисовывался в черновом варианте, в первой, так сказать, прикидке, была у
Евгения Степановича смелая мысль пригласить пару-тройку цыган с гитарами,
пусть попляшут, поорут, украсят торжество. Знал он, как приглашают на дачи
юмористов поразвлекать гостей, не тех, что и по телевизору, и на эстраде,
а тех, кого не выпускают на публику, держат в тени. И они читают
незалитованное: особый смак посмеяться вроде бы над собой, в узком кругу
ограниченных лиц, как говорят остряки, позволить то, что для широкой
публики не позволено. Но остерегся, решил обойтись шахматистом,
космонавтом, писателем и исполнителем авторских песен.
- Натопи-и... - хрипел тот из души самой.
- Не топи! - подголоском вступил писатель, вызвав поначалу
недоуменные взгляды. Но он так страдал лицом, что поняли: этот знает, как
надо, имеет касательство. Он действительно присутствовал однажды, когда
Высоцкий пел свою знаменитую "Баньку", и запомнил, как кто-то из актеров