"Григорий Яковлевич Бакланов. Свой человек (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Фома бормотал несвязное, сквозь это бормотание прослышалось:
- Возьми еще сто пятьдесят... И кружку пива.
И уже вслед:
- Двести возьми!
Они, конечно, представляли собой странную пару, если со стороны
посмотреть: Евгений Степанович, чистый, в костюме, хотя и недорогом, но
новом, подстриженный, в галстуке, осторожно ставящий локти на стол, чтоб
не испачкаться, - перед ним уже открывались перспективы, он делал первые,
достаточно уверенные шаги, - и Фома, окончательно опустившийся, пахло от
него, как пахнет у пивных; впрочем, возможно, это по зрительному
впечатлению так показалось.
- Не женился? - и, подождав ответа: - Слушай, а бабушка, мать живы?
Он вдруг вспомнил, ясно увидел седенькую старушку, прямо прозрачную
на свет. Она угощала их вареной рыбой и какими-то очень вкусными медовыми
сладостями, как будто лапша, запеченная в меду, рассыпчатая, тающая во
рту. И смотрела на него ласково, погладила по затылку холодной рукой -
благодарила за то, что он помогает ее внуку по математике.
- Повесили маму.
- Кто?
- Немцы.
- За что?
- Не знаешь, за что людей убивают? За то, что не сволочь. Человек -
вот за что. И еще у бабушки на глазах...
Пьяная слеза капнула в кружку с пивом. Фома вытер щеку грязной
ладонью, тут только и заметил Евгений Степанович, что на руке его, на
правой, нет указательного пальца.
- Маму немцы повесили, отца нашего забили в лагерях...
Старушечьим беззубым ртом Фома нехорошо улыбнулся. Евгений Степанович
уже тяготился этой встречей. Да и пил Фома неаккуратно, расплескивал пиво,
пришлось-таки достать платок, оттирать пятнышко на рукаве. Расставаясь, он
дал Фоме десятку, и тот не только не испытал благодарности, но взял как
должное, еще и улыбнулся подлой, понимающей улыбкой, презирал его в своем
ничтожестве.
...Всю ночь шелестел дождь в хвое, и под этот шорох Евгений
Степанович то засыпал, то просыпался: он зяб при открытом окне под
одеялом. Под утро поднялся восточный ветер, что-то царапало и било по
водосточной трубе, и ему приснился жуткий сон. Будто, спасаясь, он
залезает головой под террасу, в паутину, в духоту, в пыль. Задыхающийся,
весь в поту, он проснулся, с бьющимся сердцем сидел на кровати: глупость
какая-то, под террасой - кирпичный цоколь, там даже продухи забраны
сеткой, мышь не пролезет. Но какой-то же во всем этом смысл должен быть,
сны зря не снятся. Или, может, мясного на ночь переел?
Он сделал легкую утреннюю гимнастику: помахал руками, поприседал,
замечая с огорчением, как вздрагивают у него груди. Да, шестьдесят - не
двадцать пять, ничего тут не поделаешь, а все же обидно. Но, приняв душ и
растеревшись, почувствовал себя освеженным. Побритый, чистый, пахнущий
мужским одеколоном (совместное производство Франция - СССР), сел
завтракать в тренировочном костюме, в котором он иногда бегал по утрам.
После всего, что вчера было съедено и еще не переварилось полностью, после
выпитого давал себе знать известный дискомфорт в желудке, есть не