"Григорий Яковлевич Бакланов. Меньший среди братьев (Повесть) " - читать интересную книгу автора

посерьезнел, будто осердясь на посторонние разговоры, и рукой отмахнул
прочь:
- К делу не относящее. Конек - другой разговор.
Замолчали все трое, настало главное молчание. Я томился. И они,
конечно, чувствовали мою неуверенность, видели, выжидали.
Кира сказала определенно, что она советовалась с Кузьмищевыми, у
которых работали эти плотники, договариваться надо за пятьсот рублей,
никак не дороже. "Ты мужчина, ты должен проявить характер!.." Но
Кузьмищевы привыкли к бесплатному обслуживанию, уверены, что им должны,
иначе даже и не понимают и, несмотря на огромные возможности, за все
всегда платят дешевле всех, и почему-то у них это получается, и плотники,
по их словам, остались очень довольны. А я вообще не умею торговаться, мне
легче переплатить, когда речь идет о труде, на который сам я неспособен. Я
всегда помню, как вышел мой учебник, не бог весть что, но мы с женой
купили обстановку. Я смотрел на все эти расставленные по комнатам вещи и
на маленькую книгу, и мне как-то не по себе становилось от несоответствия.
В книге я ничего не открыл, я только систематизировал и пересказал сумму
известных до меня знаний, и вот - все эти вещи, наполнившие квартиру...
Плотники молчали упорно. Я заметил или мне показалось, что лысому
Данилычу тоже тягостен этот момент, он все стремился куда-то отойти, не
быть при этом. Отступая мысленно, я установил для себя последний рубеж:
шестьсот.
Василий глянул на Данилыча. Данилыч на Лексеича. Василий вздохнул:
- Семьсот тридцать!
И рукой махнул: ладно уж, пусть наше перейдет. Почему тридцать?
Почему не сорок, не шестьдесят?
- Нет, это дорого, - сказал я. Хотелось - строго, получилось
растерянно и огорченно.
- Ваша цена? - голова к плечу, Василий глядел на меня пристально,
готовый выслушать разумное.
Сговорились на шестистах рублях, но с тем, чтобы заодно сменить конек
и еще кое-какие работы. Мне это особенно было важно: "Там, понимаешь,
конек совершенно, оказывается, сгнил, мы этого не учли..."
Плотники постояли, длительно подождали, простились за руку и, явно
огорченные, пошли друг за другом по дорожке, ступая отчего-то тихо, будто
здесь оставался больной. Последним шел Василий. Мне бы тут же уйти
закрывать дом. Но что-то не пустило. И Василий стал. И все стали. Я
засуетился в душе, а это и на расстоянии чувствуется. Не потому
засуетился, что мне жаль денег, но после я буду презирать себя за
малодушие и бесхарактерность. Кира права: стоит дать деньги вперед, и не
придут или придут не в срок, работать будут без охоты, отдавая долг.
Василий вернулся, стоя боком ко мне, почесал за ухом под фуражкой и
улыбнулся вдруг простодушно и располагающе, сам признаваясь в своей
слабости. Я достал две пятерки. Он держал их в руках, будто первый раз
видит такие деньги, не знает, что с ними делать, как одну к другой
приложить. Я добавил до четвертной.
Уходили они весело, шумно сулились начать в срок, сделать "как для
себя, как для отца родного, а не для дяди чужого", заверяли, что я им
спасибо скажу. И отчего-то мне тоже в этот момент было хорошо, словно
что-то хорошее сделал. Конечно, нельзя давать вперед, но, честно говоря, я