"Григорий Бакланов. Мертвые сраму не имут (про войну)" - читать интересную книгу автора

культурно попить, с сестрами за жизнь поразговаривать.
Он снизу весело подмигнул Васичу одним глазом; другой, с оторванным
веком, оставался в это время все так же неподвижен и строг. Давний след
пули, застарелый, неровно затянувшийся шрам рассек его левую половину лица
от подбородка до перебитой, клочками торчащей вверх брови. И у Мостового
было два лица: одно веселое, бесстрашное, молодое и другое - изуродованное
лицо войны. Когда Мостовой хохотал, это лицо с оголенным глазом только
морщилось, горько и умудренно.
- Вот тоже,- без особой связи, а просто потому, что думал об этом,
заговорил Мостовой,- в сорок первом под Хомутовкой выходили мы из окружения.
Слыхал Хомутовку? Ну, окружение окружением, а тут захотелось молочка
холодненького попить. Взяли мы с сержантом Власенкой котелок - хороший был
парень, после ему, когда прорывались, миной обе ноги оторвало - и по
подсолнухам огородами в деревню. А немцев в деревне не было. Только мы
кринку выпили, хозяйка за второй в подпол полезла - ребятам думали
принести,- когда два немца в двери. И автоматы на нас наставили. Мы даже за
оружие схватиться не успели. А жара была, я тебе говорю, мундиры на них
мокрые от пота. Тоже, видно, шли молока попить... Сидим. А они стоят.
Хозяйка сунулась было из подпола, увидела и крышку над собой захлопнула.
Тогда немец, постарше который, сказал чего-то другому по-своему, подходит ко
мне, взял за плечо и ведет к двери. А я иду. И вот скажи, как это
получается, до сих пор понять не могу: немец мне этот до уха. Там его вместе
с автоматом взять - делать нечего. И брал же я их после. А в тот раз иду
послушно... Тем же манером выводит Власенку на крыльцо, показывает нам на
лес: "Гей!" Иди, мол! Думали, в спину стрельнет. Ничего. Приходим к своим,
рассказываем. А был у нас капитан Смирнов... Первый пээнша. Он еще до
войны... лет десять... капитаном...
Мостовой, весь покраснев от усилия и боли, за ушки натягивал сапог на
распухшую ногу, говорил прерывисто. Сбоку стоял разведчик, готовый помочь, и
каждое усилие Мостового отражалось на его лице.
- Так тот Смирнов услышал... приказал арестовать нас... за подрыв
морального...
Нога проскочила наконец в сапог. Мостовой перевел дух, кровь медленно
отливала от лица.
- Теперь пойдет,- говорил он, поднявшись и наступая на ногу с
осторожностью.- Главное дело было впихнуть... Теперь разойдется... Вот что
ты мне скажи, комиссар. Кончится война, ладно. Ну, в мировом масштабе дело
ясное, кто тут прав, кто виноват, кому чего. А один человек, хоть этот
немец, который нас отпустил? Как думаешь, смогут после войны с каждым
разобраться? С каждым! Или он за эти годы такого наворочал на нашей земле,
что про то забывать надо? А?
- Забывать ничего не надо,- сказал Васич.- Ты хлопчика видел в хате у
нас? Тоже не надо забывать. Немец его учил не воровать, на всю жизнь заикой
сделал. В его хату пришел, за его стол хозяином сел, его хлеб ест, а когда
хлопчик с голоду к своему хлебу потянулся,- вор! Свой хлеб надо у немца
просить, да еще "данке" сказать. Вот как. И кто честности учит? Фашист,
который всю Европу ограбил, давно уже забыл, какого он вкуса свой, немецкий,
хлеб!
- И то правильно, и другое не откинешь,- сказал Мостовой.- Вот я живой
здесь стою, а мог бы давно в концлагерях сгнить. Немцы тоже разные, и один