"Григорий Бакланов. Мертвые сраму не имут (про войну)" - читать интересную книгу автора

за другого отвечать не должен.
- Были б одинаковые, дело б легче решалось. Тут и думать нечего. Вся
беда, что они разные - и хорошие и плохие - одно поганое дело сообща делают.
Для Васича разговор этот был трудный. Он был убежден, что никакой
Гитлер за восемь лет не сможет сделать со страной то, что сделал, если нет к
тому подходящих социальных условий. Надо хорошенько вглядеться в прошлое
Германии, чтобы понять, как на жирной почве воинствующего мещанства за
крошечный срок, всего за восемь последних лет, пышно и зловеще расцвел
фашизм. Но он сказал только:
- Вот он отпустил тебя. Может, не хотел свои руки пачкать кровью: все
равно война кончится. Может, на самом деле честный человек. Но честный,
самый честный немецкий солдат, который Гитлера ненавидит, нам победы желает,
он же все равно идет против нас, стреляет в нас, Гитлеру добывает победу!
- То так,- сказал Мостовой, и видно было, что какая-то своя мысль
прочно засела в нем.
Если война, которой хлебнул он достаточно, раны, испятнавшие его
сплошь, не смогли разубедить и озлобить, слова не разубедят. Да Васич и не
хотел разубеждать. Лучше эта крайность, чем другая.
Ветер, набегом хлынувший с холмов в лощину, закружился, взвихрил
мчащийся снег, что-то мягко ударило Васича по ногам и метнулось, темное, в
струях снега. Разведчик свистнул, кинулся следом и скрылся в белом вихре.
Вернулся он, неся надетую на ствол автомата шапку-ушанку.
- Думал, заяц! - говорил он, запыхавшийся, довольный, что догнал.
Ушанка была нахолодавшая, забитая снегом, но внутри, где засаленная
подкладка лоснилась, она хранила не выветренный на морозе запах головы
хозяина - запах пота, волос и мыла. И две иголки с белой и защитного цвета
нитками были воткнуты в ее дно. Васич и Мостовой, державший ушанку в руке,
переглянулись. Потом все трое цепью пошли в сторону передовой, откуда ветер
принес ее. Они шли медленно, вглядываясь в несущийся под ноги снег. Хромая,
Мостовой нес в одной руке ушанку, в другой - автомат. И вскоре они увидели
свеженаметенный холмик. Подошли ближе. Из-под снега виднелись плечи,
непокрытая голова, насунувшийся на нее воротник шинели. Убитый лежал ничком.
Ветер гнал через него скользящие струи снега, шевелил мертвые волосы, и они
были вытянуты в ту сторону, куда бежал человек,- к лесу.
Став на колени, разведчик перевернул убитого. Со спины пересекла его
пулеметная очередь: в четырех местах на груди шинель вырвана клоками,
лопнула перебитая портупея. Трое живых стояли над ним, держа в руках его
ушанку с самодельной, вырезанной из консервной банки звездочкой. Васич
прислушался. Из-за холма уже явственно доносился захлебывающийся на ветру,
прерывистый рокот моторов: это подтягивался дивизион.
Трое двинулись дальше. Не пройдя и пятидесяти метров, нашли второго
убитого. Он был раздавлен танком.
Васич, Мостовой и разведчик двинулись по заметенным следам танка и
вскоре наткнулись на бронетранспортер. Подбитый, стоял он в низине, в снегу,
без гусеницы, сильно обметенный с наветренной стороны.
- Товарищ капитан, тут гильзы стреляные! Патронов до хрена! - кричал
Халатура, успевший все облазить и теперь возившийся около счетверенного
зенитного пулемета.
На передовой все так же редко постреливали, взлетали и гасли ракеты:
там было тихо. А здесь, в тылу, в трех километрах от передовой, стоял