"Григорий Бакланов. Мертвые сраму не имут (про войну)" - читать интересную книгу автора

крови, давящей на уши, рокот мотора наверху глохнет, глохнет, отдаляется.
Тяжелые толчки в висках... Сердце пухнет, распирает грудь... И нет
воздуха!.. А ноги все упираются и переступают в общем усилии.
- Пошло! Пошло! Само пошло! - кричит командир второй батареи Кривошеин.
Ему жарко. Он развязал ушанку, одной рукой упирается в щит орудия, другой
машет. Ему кажется, что жесты его, голос возбуждают людей, и он сам
возбуждается от своего голоса. В этот момент он не думает ни о немцах, ни о
предстоящем бое. Все мысли его, все душевные усилия сосредоточены на одном:
вытянуть наверх пушку. Шаг, еще, еще один шаг!..
...Мостовой задержал на мушке высокого немца - тот шел в цепи
озираясь,- повел ствол автомата с ним вместе. Палец плавно нажимал на спуск,
проходя тот отмеренный срок, который еще оставалось жить немцу. У самой
черты он задержался: чем-то этот немец напомнил Мостовому того пожилого
немца, который в сорок первом году застиг их с Власенко в хате и отпустил.
За это короткое мгновение, что он колебался, высокий немец сдвинулся вправо,
а на мушку взошел другой, поменьше ростом, в глубокой каске, сидевшей у него
почти на плечах. Палец нажал спуск.
На батарее увидели бегущего сверху от трактора солдата; он что-то
кричал и махал руками, словно хотел остановить батарею. Вдруг он упал. И
сейчас же по станине со звоном сыпанул железный горох. Один из солдат,
толкавший пушку, тоже упал и отъехал вниз вместе с землей, по которой,
упираясь в общем усилии, продолжали переступать ноги батарейцев. Но ударил
сверху трассирующими пулемет, и люди отхлынули за пушку, не слыша, что
кричит им командир батареи. Попадав в снег, срывая с себя карабины, они
клацали затворами, озирались, не понимая, откуда стреляют по ним. Наверху,
надрываясь, рокотал трактор, дрожал натянутый трос, и пушка еле-еле ползла
вверх, гребла снег колесами. Опять ударил сверху пулемет. Солдат, бежавший
от трактора, переждав, вскочил и побежал. И еще несколько человек сорвались
и побежали.
- А ну стой!.. Стой! Стой, кто бежит!..
Снизу, хмурясь, с прутиком в руке шел Ушаков. Среди тех, кто бежал от
пушки, и тех, кто бежал навстречу им, чтобы остановить, он один шел своим
обычным шагом. И по мере того как он проходил, люди подымались из снега,
облепляли пушку, которую до этого момента толкал один командир батареи.
Похлестывая себя прутиком по голенищу сапога, Ушаков прошел мимо
орудия, словно заговоренный, навстречу трассирующим очередям, единственный
из всех, очевидно, знавший в этот момент, что делать.
Но и он в этот момент тоже еще не знал, что надо делать, и потому шел
властно уверенный, холодный, собранный, похлестывал прутиком по голенищу:
множество глаз смотрело на него, он чувствовал их.
С того времени, как Ушаков услышал стрельбу, он понял, что самое
страшное, чего он боялся, случилось: танки настигли дивизион. И настигли его
здесь, в лощине, когда две пушки висят на тросах, а третью трактор тянет по
глубокому снегу. Спустить пушки вниз, занять круговую оборону? Танки обойдут
их и с короткой дистанции, прикрываясь холмами, расстреляют тяжелые,
малоподвижные орудия, стоящие открыто. И Ушаков впервые пожалел, что часть
батарейцев с одним командиром батареи отправил вперед рыть орудийные окопы.
Он поступил правильно: иначе он не успел бы в срок занять огневые позиции.
Но сейчас эти люди нужны были ему здесь.
Ушаков не был суеверен. Но когда он увидел подбитый бронетранспортер,