"Григорий Яковлевич Бакланов. Был месяц май (про войну)" - читать интересную книгу автора

стола, положив ногу на ногу. В окно косо светило утреннее солнце, жмурясь,
он посасывал трубку с черной от никотина металлической крышечкой, с
удовольствием смотрел, как "герр официр" кушает. Он тоже когда-то был молод
и понимал, отчего у молодого человека по утрам такой хороший, полноценный
аппетит. Сожмуренные глаза его светились добродушием. Слышно было, как во
дворе бегает, звенит эмалированным подойником жена. В восемнадцать лет она
уже родила ему сына и теперь, в тридцать два, никак не выглядела матерью
этого длинного, на полголовы переросшего отца, худого отпрыска. Нам даже
показалось вначале, что это сын не ее, а его от другого брака.
В первый же день хозяин попросил у меня разрешения уходить с женой на
ночь в другую деревню к родственникам: жена у него - молодая женщина, а тут
солдаты... Чтобы не возникало сомнения, с нами будет оставаться сын. С нами
оставалось все его имущество, коровы, свиньи, и у меня не возникало сомнений
насчет причин, по которым в доме будет ночевать сын.
Они уходили, когда садилось солнце, а мальчишка дотемна еще звенел в
сараях ключами. Мы не обращали на него внимания. Собравшись во дворе, глядя
на закат, разведчики негромко пели на два голоса про козака, ускакавшего на
вийноньку, и песня эта, сто раз слышанная, здесь, в Германии, щемила сердце.
Рано утром, еще по холодку, хозяева возвращались. Он шел приветствовать
"герра официра", она сразу же начинала бегать по двору, полными розовыми
руками замешивала свиньям, и все горело в этих руках. Во дворе лениво
грелись на солнце мои разведчики, она бегала из коровника в дом, из дома в
коровник, обдавая запахом хлева, коровьего молока, жаркого пота, и, стреляя
глазами, случалось, на бегу мазнет кого-нибудь подолом юбки по коленям. А
когда она, уперев руки в бока, стояла в хлеву и свиньи, теснясь у кормушки и
визжа, терлись о ее расставленные голые ноги, она со своими могучими
бедрами, мощными формами и озабоченным лицом откормленного младенца казалась
среди шевелящихся свиней памятником сытости и довольства. Хозяин же был
корявый, жилистый, с худыми плечами, большими кистями рук и негаснущей
трубкой во рту. Но под расслабленной походкой, под этим домашним видом
чувствовалась все же тщательно скрываемая военная выправка.
Вот так и в это утро, пока я завтракал, он сидел у стола, заводил
осторожные разговоры. А я смотрел на него из-за края стакана, и до смерти
хотелось домой, как будто мы не шесть дней, а сто лет уже стоим в этой
чистенькой немецкой деревне, чудом оказавшейся в стороне от главной дороги
войны. Было одно только приятно сегодня: во дворе ждал меня новый мотоцикл.
Его утром привели разведчики, и я еще не видел его.
Мимо окна, неся перед животом мокрую дубовую кадку, прошла Магда со
своим неподвижным старческим лицом и голыми по локоть железными руками: На
ногах у нее были окованные солдатские сапоги с короткими голенищами. Она
работала у наших хозяев с осени. В этой деревне, кажется, только для нее
одной не наступил мир, как уже не могло наступить для нее будущее. Все, что
было у нее, осталось в прошлом, а ей при ее железном здоровье, суждено было
еще долго жить.
У нее был муж. Коммунист. Его убили на митинге ножом в спину. У нее был
сын, поздно родившийся, единственный. С ним она прожила вторую жизнь, уже не
свою - его жизнь. Его убили в сорок четвертом году на фронте.
Заспанный командир отделения разведчиков Маргослин, в гимнастерке без
ремня, босиком, подошел к ней, взялся за кадку. Она не отдавала ее из
напрягшихся рук, и некоторое время, стоя посреди двора, они тянули кадку