"Григорий Яковлевич Бакланов. Был месяц май (про войну)" - читать интересную книгу автора

Он опять показал руками, и я догадался:
- Сожрали свиньи?
- Так. Так... Там увидзела нашего хлопчика. От тего часу видзела тылько
то. Когда зовсим разум ее помешался и больше не могла працовать, нимец взял
ее за руку и одправадзил в гору до обозу... До лагерю, понимаешь? Там було
крематориум. Не ведзала, докуд ее проводзоно... Докуд ее ведут. И то було ее
счанстье.
В сумерках лицо его было почти неразличимо, только тени вместо щек и
блестели глаза в глубоких глазницах. Слышно было, как во дворе на два голоса
тихо поют разведчики.
- Полтора роки былем в лагерю и дожил. Абы прийти тутай...
Я вспомнил, как мальчишка, сын хозяина, смотрел на поляка из-за дров. Я
подошел к окну, крикнул Маргослина. Песня оборвалась, слышно было, как,
приближаясь, скрипела кожаная куртка. Маргослин остановился под окном,
подняв лицо вверх.

- Приведи сюда мальчишку, - сказал я.
Опять в сумерках заскрипела кожаная куртка. Слышны были голоса, шаги во
дворе, за сараями, вокруг дома. Было уже совсем темно в комнате, только
светились два окна в стенах и в темном углу - зеркало.
- Там комора. Така велька комора... камера. Вот этими руками зроблена.
Он показал свои руки и сам посмотрел на них.
- Туда людзей загоняли. И жоны, и деци. Деци с забавками... З
игрушками... Им говорили - там есть баня. И людзи шли. И деци. Там, - он
показал на потолок, - тако оконко. Туда пускали газ. Газ... И моя Катажина
не ведзала, докуд ее ведут, и то було ее счанстье... Така млода. Она тут. И
татем. Везде.
И я опять увидел мелькнувшую в его глазах искру безумия. И в то же
время он был в полном рассудке.
Я спросил, знает ли он деревню, куда уходит ночевать хозяин, и сможет
ли идти с нами? И теперь мы сидели молча и ждали.
Наконец вернулся Маргослин. Мальчишки нигде не было, как я и ожидал.
Вчетвером - поляк, Маргослин, Макарушка и я - шли мы через лес. Луна,
поднявшись наполовину, никак не могла вырваться из расщелины горы. Она была
огромная, медно-оранжевая, а гора перед ней - черная. Наконец, оторвавшись и
всплыв, она стала быстро подыматься вверх, вправо, все уменьшаясь. И когда
стояла высоко, в белом свете ее, таинственно изменившем ночной мир, увидели
мы деревню: синеватые стены домов, мокрый скат черепичных крыш, в темных
окнах - переливающиеся стекла. Мы шли задами. От дворов тянуло сонным,
застойным теплом хлева, мочой, а снизу - свежей сыростью: там, под нависшими
кустами, блестел по камням черный ручей. К нему вели вниз мокрые от росы
каменные ступени.
Двое взяли дом и сарай под наблюдение, двое тихо вошли во двор, пустой
и словно выметенный под луной. По деревянной лестнице мы поднялись на
сеновал, собака внизу, охрипнув от лая, кидалась с цепи, валившей ее на
спину. Но ни в одном окне не зажегся свет, ни одна дверь не открылась.
На сене, белея в темноте, лежали рядом две перины. В них еще остались
вмятые следы тел. Мы ощупали светом фонариков все углы наверху в сарае, в
доме, во дворе. Тех, кого мы искали, не было нигде. Их не было и назавтра.
Позже мы узнали, что они ушли на Запад. Все трое.