"Григорий Яковлевич Бакланов. Был месяц май (про войну)" - читать интересную книгу автора

и жаренная в свином сале картошка. Все это было горячее, шипело, пахло, и
запах раздражал голодного человека.
Я отпустил Макарушку, выложил со сквородки половину мяса и картошки на
тарелку, подвинул ему. И увидел ужас в его глазах, глядевших на свинину.
- Ниц! Ниц! - он тряс головой.
- Да ешьте, ешьте, - настаивал я. - Мне сейчас еще принесут.
Но он слабой рукой упирался в тарелку. И я уступил, ничего не понимая.
Я налил ему вина. Он поблагодарил глазами и пил жадно: ему хотелось пить.
Виски его то надувались, то западали, на руке, державшей стакан, отчетливо
видно было запястье - браслет из сухожилий - и кости, лучами идущие к
пальцам. На заросший, огромный от худобы кадык, двигавшийся вверх-вниз,
смотреть было страшно.
Он закашлялся, не допив, и кашлял долго, мучительно, до синевы
налившись кровью. Потом, обессиленный, с выступившими слезами, долго не мог
отдышаться, руки его тряслись.
- Вы здесь жили раньше? - спросил я, видя, как ему неловко за свою
слабость. - Вы знаете этот дом?
Он смотрел тем взглядом, каким смотрят глухонемые, по губам стараясь
понять, что им говорят.
- Вы не понимаете по-русски?
- Так, так, - кивал он. - Розумию. Помалу.
- Я говорю, вы здесь жили?
- Так, - сказал он. И отрицательно покачал головой.
Мне вдруг показалось, что он не вполне разумен: такие у него были
глаза. Он опять оглядел комнату.
- Поляк, - сказал он. И посмотрел на меня. Потом повторил: - Поляк, -
объясняя этим свое положение здесь, положение человека, силой угнанного в
Германию.
- Моя жона... Ма женка була тутай. Тут. - Он указал в окно на коровник.
Подымать руку ему стоило усилий. - И сын муй... Когда сын уродил...ся и
закричал, жона заслонила ему уста. Так. - Он зажал себе рот рукой. И когда
худая рука его закрыла половину лица, глаза стали больше, в них было
страдание. - Чтоб ниц не слухал! Але сховать можна тылько мартвего. Тылько
мертвого... Раз она кормила его грудью, млеким... До обора, - видя, что я не
понял, он показал на коровник, - туда, до обора вшед нимец. Ниц не жекл. Ниц
не говори! Тылько посмотржел на дзецко, на сына, як его карми млеким. Вона
не могла ми объяснить, як посмотржел, тылько плакала и држала... дрожала,
когда то молвила. Цо моглем зробиц? Цо? Працовалем у другого нимца о там, в
тамтей деревне, але цо моглем зробиц? Былем безсильны...
Серые сухие губы его, словно занемевшие от холода, шевелились медленно.
В ранних сумерках свет окна стеклянно блестел в его остановившихся глазах,
взгляд их был обращен внутрь.
- Теперь я вижу, як он посмотржел. Он, господаж, давал ей есць, цоб
могла працовать, а хлопчик брал ее сил... После того она ховала хлопчика, як
шла в поле. Муви, цо услыхала його кжик... крик. Але я мыслю, тот кжик она
всякий час мала в сердце. Она бегла с поля и слухала, як хлопчик, наше
дзецко кжичало. И свинарник, - он показал рукой, не найдя слова. - Доска...
Понимаешь?
- Доской приперт? Закрыт снаружи?
- Так. Она чула, она открыла. Когда вшед туда, много свиней. Когда...