"Дмитрий Бакин. Сын дерева (рассказ)" - читать интересную книгу автора

Плутая мыслями среди родных людей, объединенных одним домом, я искал
применения собственной неподвижности, не желая признавать безвыходность
данного лабиринта два десятка сознательных лет, ибо, сколько бы ни говорил
Илья, что самое страшное в этом мире есть узаконенный брак, я-то знал, что
невозможность рожденному найти свое предназначение несоизмеримо страшнее. Я
смотрел на них и видел, как упорно они выискивали противоречия, чтобы
отдаться затем им же на растерзание, даже мать, даже отец, смотрел, как они
не могли жить вместе и не могли жить раздельно, как абсурдный повод приводил
к всплеску движений, многочисленность которых превращала их тела, конечности
в подвижные, словно взъерошенные ветром сложные икебаны, смотрел, как,
влекомые временем, они нервно вколачивали себя в наступающее будущее
все-таки для того, чтобы длить род, - так, посредством движения тел, они
вершили свое предназначение, и я думал - сколько бы ни жаловались они на
голод и тлеющие семейные войны, на усталость и безумие бега, на
своевольность детей и глухоту стариков, во всем этом они как рыбы в воде. Я
хотел быть связан с движением, хотел, чтобы от меня зависело, будет ли вбит
в стену гвоздь, будет ли собран урожай облепихи, будет ли перенесена девушка
через грязный ручей, будет ли погашена свеча, грозящая пожаром, но даже
ночью, когда сон мой наполнял бесшумный ураган, который клонил к земле
деревья сада, мел траву и цветы, забрасывал пчел и шмелей в стратосферу, а
меня, скинув с кресла, волочил по земле, как плуг, я чувствовал полное
бессилие, невозможность шевельнуться - я мог лишь смотреть туда, откуда
удалялся.

Не знаю, сколько лет или десятилетий продолжались бы мои попытки
вплести собственную неподвижность в изменяющийся узор движений, если бы не
очередной скандал Александры, который чем-то неуловимо отличался от всех
предыдущих, быть может, тем, что слишком походил на последний, на
окончательный. За неделю до этого Максим и Валентина вернулись из
Новосибирска, куда ездили для того, чтобы похоронить ее двоюродную тетушку,
запомнившуюся мне словом "мезальянс", которая оставила за Валентиной
однокомнатную квартиру в центре города, а также, по-видимому, и письменное
напутствие не губить себя, помнить о духовных ценностях, посещать картинные
галереи, пребывать в атмосфере классических театральных постановок, дать
пронзить себя скрипичному смычку. В отличие от Валентины Максима удерживал в
поселке омытый дождями, покосившийся сарай, который стал для него таким же
неотъемлемым атрибутом послеармейской, послебаренцевой жизни, как регулярная
головная боль, потому что был тем необходимым и единственным местом, где
обеззвучивался стон. Валентина молчала, не желая, чтобы инициатива отъезда
исходила от нее, но и Максим пока молчал - он думал. Однако и мать, и отец
подавленно готовили себя к их отъезду, готовили себя к виду разверзшейся
пустоты на 'том месте, где так недолго был старший сын.

Александру привезли на машине, и до тех пор, пока мы не сели ужинать,
она не проронила ни слова. Потом за столом, при всех, она спокойно сказала;
что ни с одним из провожавших ее мужчин у нее абсолютно ничего не было и
быть не могло, сказала, хотя ее об этом никто не спрашивал; и, глядя на
заострившиеся наши лица, с ноткой презрения сказала - конечно, можете мне
не верить, - а потом сказала, обращаясь к Илье, - я от тебя ухожу, я