"Лилия Баимбетова. Перемирие" - читать интересную книгу автора

- И не зови меня так! - проговорила я, - Это не мое имя! У меня уже
двадцать лет нет имени!
Я вышла из кладовой, вся дрожа от охватившей меня злобы, унося с собой
воспоминание о растерянном, смущенном и испуганном лице Ольсы. Я не знаю
даже, что так разозлило меня. Вряд ли стоило нападать на Ольсу, но это ее
бесконечное "Эсса", "Эсса", "Эсса" страшно раздражало меня. Да, меня звали
так когда-то, но - я не помнила этого, не помнила! - и меня, как по больному
месту, било и било это имя, мое и не мое в то же время...
Говорят, что человек так безысходно запутался в своих ложных мыслях с
безначальных времен, что ему очень трудно освободить свой ум от ложных
взглядов и открыть врожденную мудрость, скрытую от него. Все это происходит
лишь из-за упрямого цепляния к пустым именам и терминам, свойственного
человеческому языку. Воронам же это не свойственно ни в коей мере, их народ
живет без имен, их деревни не знаю названий, и не знают названий реки и
холмы, в каргском языке есть только самые общие понятия, и только одно имя
собственное - Черная речка. Весь остальной мир делится на: "к югу от Черной
речки" и "к северу от Черной речки". Я не знаю, когда и по какой причине
Охотники тоже отказались от имен, но думали ли они при этом о "врожденной
мудрости"? - вряд ли. Уж скорее думали они: "чтобы победить врага, нужно у
него учиться".
Так или иначе, но каждый ребенок, попадая в детские казармы, вместе со
своей прежней жизнью лишается и своего имени. Но я-то лишилась его раньше, и
как странно звучало оно для меня, чужое имя, имя
девочки-с-золотыми-волосами-внучки-Серой-властительницы. Той самой девочки,
которая увидела Ворона и выдала свою сущность, той самой девочки, которая
одним только взглядом - не зная этого - разрушила свою жизнь и породила -
мою.

В три часа пополудни с юга наползла огромная, в полнеба, черная туча, и
без того пасмурный день превратился в темный, переходящий в ночь вечер.
Когда вечер и в самом деле наступил, трудно было понять, сумерки ли это
сгустились, или продолжается все та же дневная мгла. Гор уже не было видно,
в сумерках скрылся даже Мглистый. Невероятно тоскливо становилось от этого
сумрака. Прекратившийся было снег повалил вновь, и только летевшие крупные
снежные хлопья белели в сумеречном воздухе. Падая на землю, снег тут же
таял. Лица людей блестели, словно от слез.
Двор был пуст. Почти не различимые в вечерних сумерках, темнели
постройки и высокие крепостные стены. Ворота были открыты, и в наезженных
колеях за воротами видны были черные узкие лужи.
Кроме нас троих, ни единой души не было на улице. На высоком крыльце
стояла бледная, растерянная Ольса. Она куталась в белую, уже намокшую, со
слипшимся мехом шубку и, закусив губу, смотрела на меня.
Боялась она, вот что. Любые нелюди для нее заведомо были чудовищами. Я
пыталась объяснить ей, что Вороны от людей мало чем отличаются, коль уж
берут в жены человеческих дочерей, но Ольса явно мне не поверила.
Кейст тронул меня за руку, и я, оторвавшись от созерцания Ольсиных
испуганных глаз, повернулась к воротам.
Сумерки сгустились уже настолько, что ни ворот, ни дороги за ними уже
не было видно. И не видно было там, в темноте, никакого движения, и не
слышно было ничего. За поворотом здания на мокро блестевшие плиты двора