"Мюррей Бейл. Эвкалипт " - читать интересную книгу автора

недостачу чего-то важного.
Холленд старался как мог. Чтобы представить себе мать Эллен, ему
приходилось для начала стереть разбавленную слезами кровь, пропитавшую ее
платье и исказившую ее формы - эти бедра, эти запястья, и груди, и
выразительные губы, и голос - нет, не то чтобы она была особенно
разговорчива.
Но тогда он видел, что эта, в сущности, незнакомая ему женщина обладала
геморрагической мягкостью - когда посапывала у него под боком или когда
сидела на кухонном стуле, - избыточная мягкость просто-таки выплескивалась
через край, сочилась без остановки, и за всей этой мягкостью и
безмятежностью Холленду никак не удавалось разглядеть ее истинную суть. А по
мере того, как шло время, тускнел и этот образ.
Про деда Холленд никогда дочери не рассказывал. Просто не знал, что тут
говорить. Прямо-таки киносценарий на окраинах Вайкери: отец, семь-восемь
дочерей, взрастающие в железной духовке, незримая мать - и сонная бурая река
неспешно течет себе в солнечном свете. При том, что Холленд собирался увести
из дому старшую дочь и потому торчал там целыми днями с расчесанной на
пробор, набриллиантиненной шевелюрой, отец гостя почти не замечал. Весь
какой-то расхлябанный, сущая развалина; согласно популярным американским
справочникам на тему семьи, битком набитым статистикой, подобный тип -
истинное бедствие для общества, жалкий, низкопробный образчик того, каким
должен быть отец.
Так что же такое отец - для дочери?
Отец - мужчина, но только не для дочки. Куда бы она ни шла, отец всегда
позади или рядом, под углом от ее зачастую неуклюжей тени. И ей его не
стряхнуть. Отец обладает всеми преимуществами старшего. Он надежен; он - на
расстоянии вытянутой руки и вместе с тем далеко; он - некая смутно ощущаемая
власть, что тем не менее неизменно сулит поблажку. А конкретно у этого отца
в драной тельняшке, у этого черного пятна на статистической кривой, на
запястье красовалась татуировка в виде русалки (так далеко от моря-то!):
сжимая и разжимая кулак, он заставлял русалку вилять вспотевшими грудями и
чешуйчатыми бедрами на потеху всем своим дочерям. К слову о смешанных
сигналах: за этим развлечением его застали на похоронах.
Жена рассказывала Холленду о том, в какие игры они играли на речном
берегу - она и ее бессчетные сестры.
Девчонки - сплошной визг, косички и расцарапанные коленки - выбрали
себе дерево и по очереди обнимали его и нашептывали что-то, уткнувшись в
ствол. На ощупь оно было тверже железа и при этом живое, точно могучая
конская шея. По игре, сестрица, сумевшая обхватить ствол так, чтобы
соприкоснулись кончики пальцев, считалась "беременной". Под словом
"беременная" подразумевалось замужество: они же были всего лишь дети.
Одна из сестер, совсем юная, вся из себя пухленькая, стояла однажды под
пресловутым деревом жарким днем - и в самом деле забеременела. Ей едва
шестнадцать исполнилось. Не прошло и нескольких месяцев, как вся округа уже
знала, что к чему.
"Невеста-почтой" повела Холленда к реке и показала ему фаллическое
дерево. Холленд едва не расхохотался при виде его замызганной заурядности и
его столь удобного небольшого обхвата. (То был молодой болотный эвкалипт со
скабрезным видовым названием Eucalyptus ovata, эвкалипт яйцевидный.) Обняв
ствол, Холленд поздоровался сам с собою за руку и с наигранной