"Ингеборг Бахман. Рассказы к 70-летию со дня рождения" - читать интересную книгу автора

Мару она сумеет подчинить себе, направлять и подталкивать. У нее бу-
дет кто-то, кто волновался бы перед ее концертом, кто держал бы для нее
наготове теплую кофту, когда она, вспотевшая, выйдет из зала; кто-то,
для кого важно просто участвовать в ее жизни и для кого она станет мерой
всех вещей; кто-то, для кого важнее содержать в порядке ее белье, сте-
лить ей постель, чем удовлетворять собственные честолюбивые помыслы, -
прежде всего кто-то, для кого важнее мыслить ее мыслями, чем иметь ка-
кую-то собственную мысль.
И вдруг ей подумалось, что теперь она знает, чего ей недоставало и
что она втайне искала все эти годы: вот такое длинноволосое слабое су-
щество, на которое можно опереться, которое подставит плечо всякий раз,
когда почувствуешь себя безутешной, измученной или зарвавшейся; которое
можно позвать и отослать, и о котором справедливости ради надо забо-
титься, тревожиться, и на которое можно злиться. Никогда не могла она
злиться на Франца, никогда не могла на него накричать, как он порой кри-
чал на нее. Она никогда не решала. Решал он (или решали они оба, как,
скорее всего, сказал бы Франц, но все-таки решал всегда он, не отдавая
себе в том отчета, а она другого и не желала...). Хоть ему и нравилась
ее самостоятельность, ее работа, а ее успехи его радовали и он утешал
ее, когда ей не удавалось совместить эту работу с домашними делами, и
многое ей спускал, насколько в семье один может спускать другому, она
все же знала, что он не способен предоставить ей право на свое, от-
дельное несчастье, на собственное одиночество. Она разделяла его нес-
частье или притворялась, изображая сочувствие, иногда все это было в ней
неразделимо - притворство, любовь, дружба. Но важно было не то, сколько
в ней искренности и сколько стремления маскироваться, важно было, что
эта проблема стояла только перед ней, что она часто ее волновала, а она
даже не представляла себе возможности ее решить.
Высокомерное желание отстоять право на собственное одиночество, на
собственное несчастье жило в ней всегда, но лишь теперь оно отважилось
пробиться наружу, оно цвело, разрасталось, охватывало ее колючей изго-
родью. Она была невызволима, никому не дано было отважиться на подвиг и
вызволить ее, никому не дано было знать, когда минет тысячелетие и усы-
панные красными цветами, крепко сцепившиеся одна с другой ветви раздви-
нутся и дадут ей дорогу. Приди, сон, приди, тысячелетие, чтобы меня раз-
будила другая рука. Приди, чтобы я проснулась, когда понятия "муж" и
"жена" потеряют смысл. Когда все это останется в прошлом!
Она скорбела о Франце, как об умершем; сейчас он бодрствовал или спал
в поезде, который вез его домой, и не знал, что он мертв, что все было
напрасно - ее подчинение, которое осуществляла скорее она сама, нежели
он, ибо откуда ему было знать, что надо в ней подчинять. Он и без того
растратил на нее слишком много сил, всегда так старался быть к ней вни-
мательным. Она всегда считала правильным, что решила с ним жить; в то же
время ее удручало, что он вынужден с ней возиться, ведь ему от этого не
было никакого проку, она желала бы ему такую жену, которая окружила бы
его заботой, восхищалась бы им, его бы от этого нисколько не убыло, нич-
то не могло его принизить; ее мучения, не им причиненные, не могли его
принизить тоже, но и не могли принести ему пользы, что-то прибавить, ибо
по своей сути были противозаконны и безнадежны. Он благодушно с этим ми-
рился, знал, что мог бы облегчить себе жизнь, и все же ему было с ней