"Виталий Бабенко. Земля" - читать интересную книгу автора

три часа ночи. Разговорами я пытаюсь помочь ей бодрствовать, но она спит.
Малыш трудится своим крохотным ротиком и от усердия чмокает губами. Мимо его
кроватки, мимо квартиры, где мы сидим, мимо блока, в котором мы живем, мимо
грандиозного Орбитального Поселения, построенного на страшную сумму денег в
безумно короткие сроки, из прошлого в будущее движется История. Обдумывание
дефиниций не под силу Анфисе в часы ночного кормления. Она спит сидя. Вся
История мира для нее сейчас заключена в сынишке...
- "Понять самую сущность процесса, совершающегося в жизни отдельных
народов или всего человечества..." - читаю я вслух строки из
энциклопедического словаря.
- Ага, как же, "понять самую сущность", - неожиданно говорит Анфиса, не
открывая глаз. - Держи карман шире. Если бы кто хотел, чтобы мы эту сущность
поняли! А попробуй-ка, достань журналы и газеты восемьдесят шестого -
девяносто второго годов прошлого века. Фигу! - голос Анфисы пропитан
горечью. У меня по коже бегут мурашки. Может быть, это сомнамбулическая
логорея? Не худо бы медицински засвидетельствовать это прямо сейчас:
компьютер-то ведь все фиксирует... - В библиотеках они всегда на руках,
компьютерные коды доступа засекречены, выходы в соответствующие "онлайн"
Глобальной Сети заблокированы, а если начнешь прорываться - неизбежно
наткнешься на "цепную" сторожевую программу, которая тебя ни за что не
отпустит и спустит твой личный код прямехонько в "цедо". В букинистических
магазинах периодики той эпохи не бывает вовсе. Вот и "пойми сущность"!
Слушай, - Анфиса широко распахивает глаза, - а может, этого периода вовсе не
существовало, а? Восемьдесят третий, восемьдесят четвертый, восемьдесят
пятый, а потом сразу девяносто третий...
- Ты с ума сошла? - завожусь я с пол-оборота. - Ты что несешь? Это,
значит, получается, что и Чернобыля тоже не было?
- Был... - Анфиса потерянно отворачивается.
- И Неприятности не было? - я еле сдерживаюсь, чтобы не кричать.
- Была... - шепотом отвечает Анфиса и начинает плакать.
Я чувствую, что на щеках у меня разгораются красные пятна. Мне стыдно.
Я перевожу взгляд на детские стиснутые кулачки. Ужасно стыдно. Я вел себя
как последний подлец. Малыш изо всех сил цепляется шестипалыми ручонками за
отворот материнского платья.

Фант задумывается. Он пробегает пальцами по клавиатуре компа:
написанный текст уходит в файл, а на дисплее зажигается надпись: "Записная
книжка. Мысли впрок". Поразмыслив еще минуту, Фант пишет:

Подлость. Подлость многолика, и в этом ее устойчивость и живучесть.
Мы никогда не уважали бы себя, ощути мы внутри хоть каплю подлости. О
нет! Мы - каждый из нас, бескрылых, ощипанных птиц, мыслящих тростинок и
прямоходящих некопытных безрогих - уверены, что в нас нет ни атома подлости.
Но зато мы являем собой коацерватную лужу, где есть и капелька ненависти, и
капелька ревности, и капелька раболепия, и капелька высокомерия, и капелька
алчности. И каждая из этих капелек может разлиться в озеро подлости, море
чужого горя и океан нашей собственной безысходной тоски по утраченному
добру...

Вот теперь Фант, удовлетворенный, откидывается на скамеечке. Начало