"Виталий Бабенко. New Москва" - читать интересную книгу автора

не забыть про деньги - и в путь. Деньги... Сегодня Колька был богатым
человеком: в одном кармане - пять долларов мелочью, в другом - два "лимона"
двадцатитысячниками, или "ломоносами" (и кому только в голову пришло сажать
на купюру портрет Ломоносова?). На праздничный день вполне должно хватить.
От родной площади Гарфидда (бывшей Зубовской) Колька решил пешком дойти
до Триумфальной, а там видно будет, куда податься. Определенных планов не
было, хотя желаний наличествовало всего два - либо махнуть на
"Кони-Айленд-ВДНХ", либо вернуться в свой район и пошляться по "Витману" -
Парку имени Уолта Уитмена. На Садовом прохожих было еще мало, а вот машин
уже - пруд пруди. Колька давно перестал разбираться в марках автомобилей как
суверенных, так и иностранных, хотя в детстве безошибочно отличал "вольво"
от "тойоты", а "шестерку" от "восьмерки". Впрочем, в том далеком - уже
далеком! - детстве иномарок в Москве было еще не очень много. А сейчас
попробуй отличи "додж" 1992 года от "крайслера" 1989-го или "Москвич-супер"
от "Таврии-люкс". Все шикарные, все разные и все почему-то удивительно
одинаковые... Большинство магазинов было закрыто, хотя сплошь и рядом в
киосках торговали уже "кока-колой", гамбургерами, каурмой, "хот-догами",
пивом (точнее - пивами, никто еще не мог сосчитать, сколько сортов пива
продавалось в Нью-Москве) и газетами.
Бодро шагая по Садовому, Колька пытался окинуть мысленным взором
прожитую жизнь. В принципе, ничего особенного. Радости были, тревоги были,
горе тоже было - как у всех. День смерти Брежнева помнит - мать тогда
строго-настрого запретила выходить на улицу, пугая танками в городе, Май
восемьдесят пятого опять-таки помнит, хотя что ему - восьмилетнему - до
алкогольного указа? Тем не менее именно после того указа отец по-черному
запил и пил не переставая целых четыре года. Умер он опять-таки "по тому же
делу" - захлебнулся блевотиной, перебрав одеколона "Саша". Хоронили отца
холодной весной восемьдесят девятого, и Колька на всю жизнь запомнил
пронизывающий ветер на кладбище, вой матери, пьяных в жопу могильщиков и
себя самого - почему-то у него не выкатилось ни слезинки. Любил ли он отца?
Когда-то, конечно, любил - когда тот был веселым, неунывающим, преуспевающим
партийным журналистом. А опустившегося, с мешками под глазами, трясущегося
человека, который не смог даже на Колькино десятилетие явиться трезвым, -
просто ненавидел. Что еще он помнит? Взрыв "шаттла", бесконечные митинги в
Москве, на которые мать ходила, не пропуская ни одного (и, разумеется,
таскала с собой Кольку, хотя он ничего не понимал, да и не хотел понимать),
слухи о погромах, о начале гражданской войны, о чрезвычайном положении.
Видел своими глазами поножовщину между "афганцами" и беженцами из
Закавказья. Видел, как убили на улице человека, прострелив ему лоб из
пистолета, - кто стрелял, зачем, случайность это была, месть или какая-то
кара, - Колька так никогда и не узнал: машина со стрелявшими умчалась со
страшной скоростью, а прибывшая на место милиция грубо отшила Кольку,
пристававшего с расспросами. Помнил, как потерял двести рублей, - это были
времена, когда двести рублей были еще деньгами, мать его тогда чуть не
убила. Хорошо помнил подписание Договора о помощи и взаимопомощи со Штатами
и Европой, появление первых "договорных" американцев, всеобщее ликование по
этому поводу и разнузданный шабаш "Памяти" - тоже по поводу американцев. И
тихую кончину праздника Октябрьской революции в позапрошлом году, и
потрясающий фейерверк, и бурные торжества в честь 500-летия открытия
Америки. Что еще? Колледж? Ну здесь-то ничего особенного. Учится хорошо,