"Исаак Бабель. Рассказы разных лет (Авт.сб. "Конармия")" - читать интересную книгу автора

Там Гершеле снова взвалил узел на плечи и, бросив лошадь, зашагал по
дороге, которая вела прямо к дому святого рабби Борухл.
Было уже утро. Птицы пели, закрыв глаза. Лошадь корчмаря, понурясь,
повезла пустую телегу к тому месту, где она оставила своего хозяина.
Он ждал ее, прижавшись к дереву, голый под лучами восходившего солнца.
Корчмарю было холодно. Он переминался с ноги на ногу.



ВЕЧЕР У ИМПЕРАТРИЦЫ (Из петербургского дневника)

В кармане кетовая икра и фунт хлеба. Приюта нет. Я стою на Аничковом
мосту, прижавшись к клодтовым коням. Разбухший вечер двигается с Морской.
По Невскому, запутанные в вату, бродят оранжевые огоньки. Нужен угол.
Голод пилит меня, как неумелый мальчуган скрипичную струну. Я перебираю в
памяти квартиры, брошенные буржуазией. Аничков дворец вплывает в мои глаза
всей своей плоской громадой. Вот он - угол.
Проскользнуть через вестибюль незамеченным - это нетрудно. Дворец пуст.
Неторопливая мышь царапается в боковой комнате. Я в библиотеке
вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Старый немец, стоя посредине
комнаты, закладывает в уши вату. Он собирается уходить. Удача целует меня
в губы, Немец мне знаком. Когда-то я напечатал бесплатно его заявление об
утере паспорта. Немец принадлежит мне всеми своими честными и вялыми
потрохами. Мы решаем - я буду ждать Луначарского в библиотеке, потому что,
видите ли, мне надобен Луначарский.
Мелодически тикающие часы смыли немца из комнаты. Я один. Хрустальные
шары пылают надо мной желтым шелковым светом. От труб парового отопления
идет неизъяснимая теплота. Глубокие диваны облекают покоем мое иззябшее
тело.
Поверхностный обыск дает результаты. Я обнаруживаю в камине
картофельный пирог, кастрюлю, щепотку чая и сахар. И вот - спиртовая
машинка высунула-таки свой голубоватый язычок. В этот вечер я поужинал
по-человечески. Я разостлал на резном китайском столике, отсвечивавшем
древним лаком, тончайшую салфетку. Каждый кусок этого сурового пайкового
хлеба я запивал чаем сладким, дымящимся, играющим коралловыми звездами на
граненых стенках стакана. Бархат сидений поглаживал пухлыми ладонями мои
худые бока. За окном на петербургский гранит, помертвевший от стужи,
ложились пушистые кристаллы снега.
Свет - сияющими лимонными столбами струился по теплым стенам, трогал
корешки книг, и они мерцали ему в ответ голубым золотом.
Книги - истлевшие и душистые страницы - они отвели меня в далекую
Данию. Больше полустолетия тому назад их дарили юной принцессе,
отправлявшейся из своей маленькой и целомудренной страны в свирепую
Россию. На строгих титулах, выцветшими чернилами, в грех косых строчках,
прощались с принцессой воспитавшие ее придворные дамы и подруги из
Копенгагена - дочери государственных советников, учителя - пергаментные
профессора из лицея и отец-король и мать-королева, плачущая мать. Длинные
полки маленьких пузатых книг с почерневшими золотыми обрезами, детские
евангелия, перепачканные чернилами, робкими кляксами, неуклюжими
самодельными обращениями к Господу Иисусу, сафьяновые томики Ламартина и