"Аркадий Бабченко. Дизелятник " - читать интересную книгу автора

Выдали пару обмылков. Конвоиры стояли у входа, но не торопили, и мы мылись
всласть, минут двадцать, понимая, что такого кайфа не будет уже долго.
Затем выдали арестантскую одежду - портянки, кирзачи, старое х/б без знаков
различия и без ремня. И развели по камерам.
Это бритье не было откровенным оскотиниванием, как в Моздоке, когда мы
строем ходили гадить за казарму и протягивали свои фекалии женщине-врачу
(молодой и очень красивой) на предмет дизентерии. Мясу не может быть стыдно.
Да, здесь я тоже ощущал себя не солдатом и уж тем более не человеком в
полном смысле этого слова - стоять голым перед конвоирами в кирзачах и брить
свой пах тоже унизительно, - но здесь унижение было не бездумным, не
бессловесным, а целенаправленным. Оно было элементом подавления. Частью игры
<следователь - арестант>. Человека надо прессинговать сразу, пока тепленький,
пока не освоился и не приспособился к жизни и здесь. Задержанный всегда
находится в состоянии стресса. Неадекватно оценивает обстановку. То, что в
нормальной жизни является сущим пустяком, в камере может показаться величайшей
трагедией. Поэтому сразу, с ходу - запугать, подавить волю к сопротивлению:
<Трындец тебе, парень, добегался. Ты понимаешь, что совершил вообще? Тюрьма
теперь тебе будет. Надолго. Не хотел бы я оказаться на твоем месте>.
Это действует. Тебе сказали, что ты дезертир, предатель, чмо ходячее, и ты
сам уже не уверен в своей правоте - а вдруг и впрямь?
На губе попытки суицида совершаются постоянно. Те три года дисбата, которые
маячат над солдатом, - в сущности, это такая фигня. Но в восемнадцать лет это
много, это ровно двадцать процентов всей твоей жизни. Или практически вся
самостоятельная жизнь. И морально человек уже не в состоянии перешагнуть этот
срок.
В идеале, конечно, - стереть личность полностью, превратить арестанта в
голую мокрую обезьяну в стаде таких же, как он. Я видел подобное.
В основном в одиночках, когда человек сидит по полтора-два месяца.
Из-за боязни получить новый срок он становится податливым и услужливым до
жалости, смешанной с омерзением.
А видел и других - не сломленных совершенно, которым все было по фигу. Вены
резали, к слову, чаще именно они. Но только для показухи, чтобы перевестись в
больничку. В армии в ходу целый арсенал относительно безопасных способов
членовредительства, от взрезания кожи на животе - рана получается ужасная,
раскрытая, но абсолютно безопасная - до вдыхания толченого стекла (начинается
кровохарканье - симуляция туберкулеза) и добровольного опущения почек (выпиваешь
стакан соли и с размаху задницей об пол. Во всяком случае, так говорят).
Но все же в нас видели не просто мясо, а соперников. Ломали с целью.
А это уже что-то. Любое действие, как известно, вызывает противодействие.
Вопрос лишь в его силе.
Я попал в сержантскую камеру. На этой уставной губе она считалась
привилегированной. Это я потом понял. Да и отношение к сержантам в уставняке
было чуть получше, чем к остальным.
В камере уже были четверо. Долговязый туповатый малый оказался грабителем -
шарахнул прохожего трубой по голове в увольнении в компании дружков. Сержант из
милиции был насильником. В первую же ночь, лежа на нарах, он рассказал, как было
дело, - на пьянке познакомился с девушкой, танцы-поцелуйчики, потом она
передумала, а он изнасиловал. Но уже на следующий день от этих своих слов стал
отказываться - мол, мы неправильно его поняли. Перспектива его ждала незавидная.
Большой срок, и не в дисбате, а в общей уголовной колонии, и жизнь опущенного.