"Вольдемар Бааль. Источник забвения" - читать интересную книгу автора

вакханалия ароматов от свежескошенного сена, и блаженная расслабленность,
и умиротворяющая музыка дождя...
- Ты веришь в меня, признайся?
- Верю.
Да, он тогда верил в ее одаренность, в ее _будущее_, хотя в этой вере
было больше снисходительной доверительности, а также что-то вроде
удивленности, которую испытывают порой взрослые, наблюдая за фантазией и
придумками детей, чем понимания сути ее работы, да и само слово "работа" в
его представлении не особенно вязалось с тем, чем занималась жена. Но он
верил, не исключал, что когда-нибудь она сможет сделать что-нибудь такое,
что по-настоящему удивит если не его, так тех, других, _понимающих_. Себя
он, несмотря на самоуверенность и научный снобизм, к "понимающим" все-таки
не причислял, и если у Тамары получится _нечто такое_, что "понимающие"
оценят, то и он вслед за ними готов признать, что это - да, стоящее,
ценность, и будет совсем неважно, в чем она, эта ценность, заключается.
"Каждый играет в свои игрушки". Думая так, он не мыслил себя среди
"каждых" - "наука, коллеги, нечто другое, из другой, не игрушечной
области". И вот он был немало озадачен, когда увидел, что хозяин, который
любил с ним поговорить "про науку", смотрит на его науку, диссертацию,
лабораторию и так далее тоже как на своего рода игру, в которую играют
городские ученые люди, но которая совершенно бесполезна, не приложима к
настоящей жизни, а настоящей жизнью для здешних были поля, стада, урожай,
погода, страда и все, что к этому причастно. "Всю жизнь, - говорил хозяин,
- навозом обходился, и земля родила". Визину было неприятно почувствовать,
что его наука тут не нужна, неприятно было почувствовать такое именно
здесь, сейчас, когда такие чистые и радужные дни. Этот факт, эти
наблюдение и заключение, даже в известном смысле открытие и позволили ему
потом, спустя годы, когда Мэтр вдруг высказался про "укус микроба",
считать, что "микроб" и его не облетел, что с того и начался закат поры
ясности и благодушия, поры беспредельной, незамутненной веры в свое дело,
и начали приступать сомнения, назойливые, докучающие, удивляющие и
возмущающие, особенно, попервоначалу, и он не поддавался им, отгонял их,
упрямился, встрял в свару с инолюбами - и все для того, чтобы доказать
себе, что ничего не произошло. И когда понял, что все-таки произошло,
уступил и задумался, и тут умер Мэтр, оставив ему в наследство
перечеркнутую свою жизнь, больные слова о его, Визина, искусственной
"выделенности" и пачку кроссвордов... А тогда и Тамара подтвердила его
наблюдение.
- Ты в самом деле веришь в меня?
- Верю.
- Тогда почему же ты...
- Да я просто дразнился, дурочка моя.
- Ты не очень видишь искусство.
- Может быть. Но я думаю, что живого человека не уложишь в чертеж,
пусть и художественный.
- Ну и выраженьице! Зачем же его укладывать-то? Жизнь - одно, искусство
- другое. И это правильно.
- Может быть, правильно... А наука?
- А наука - третье.
- Наука, милая моя, - первое. Вот в чем дело.