"Вольдемар Бааль. Источник забвения" - читать интересную книгу автора

пасущуюся лошадь с жеребенком... Визин с приятелем помчались к озеру...
Затем был вечер и негромкое застолье в честь гостей, и провозглашались
простые короткие тосты - "за все хорошее", "дай бог не последний", чтоб
почаще приезжали, а также за здоровье Германа Петровича, его ученые успехи
и за его жену Тамару Александровну, которая "так ладно и скоро рисует". И
были разные разговоры, далекие от привычной повседневности Визина и его
приятеля, словно этой повседневности вовсе и не существовало. И Людка
скоро стала клевать носом, и ее уложили в соседней комнате. А следом и
беседа стала вянуть и все отяжелели, и супруги, сколько их не пугали
комарами, упросили все же постелить им на сеновале, и они рухнули в
травяной духмяный омут.
Тогда завершился, - и Визин это понял, - очередной жизненный этап; ему
было тридцать четыре года, Тамаре - тридцать, Людке десять. И уже спустя
время, он говорил - и думал, - что ему с тех пор не выпадало таких чистых
и радужных дней. Он говорил и думал именно "чистых и радужных", а не
"счастливых". Потому что, во-первых, счастье - более тонкая и загадочная
материя, нежели ощущение чистоты и радужности бытия, к тому же, как
говаривал Мэтр, в мире можно найти поучение, а не счастье; и во-вторых,
если уж речь о сугубо земном счастье, то тут уж полагается прочно стоять
на земле, а Визин в те дни не то чтобы напрочь оторвался от тверди и витал
в облаках, но в некотором роде парил над ней. Было "чистое и радужное",
была полнота жизни, и те дни хорошо запомнились, а если запомнились, то,
значит, он по-настоящему жил - ведь то время только и можно считать
действительно прожитым, которое закрепилось в памяти.
Тамара за те дни успела сделать не только ворох всевозможных этюдов, но
и нарисовать портреты хозяина и хозяйки. И тем было приятно и удивительно
- как похоже! И в самом деле было похоже - все схватила: и некоторую
напускную суровость и снисходительную горделивость семидесятилетнего
хозяина, любившего наедине с Визиным поговорить "про науку", -
лозоходство, гипноз, полеты на Луну; и спокойную отрешенность тихоголосой
хозяйки, одинаково приветливо улыбавшейся как молодому преуспевающему
ученому, так и своей корове Смороде - последней даже, может быть, и
нежнее. Словом, ловко у Тамары получилось. А Визин взял и весело,
бесшабашно раскритиковал работу: сходство несомненно, но бросаются в глаза
поспешность, неряшливость, незавершенность. Тамара парировала: как тут
можно было не спешить, откуда у меня время не спешить?! Спешит тот, кто
догоняет, стал дразниться Визин. Это воспринялось женой чуть ли не как
оскорбление: если я при спешке добилась такого сходства, смогла поймать
характер, черты, то чего-то, значит, стою! Спешить надо медленно,
попытался смягчить ситуацию Визин, фестина ленте, как говорили древние
римляне. Иди ты подальше со своими древними римлянами, ты просто
обожравшийся успехами задавала и сухарь, и пытаешься судить о вещах, в
которых ничего не смыслишь, я же не лезу в твою химию! Все грозило
обернуться ссорой, и Визин включил тормоза. Как говорил великий Леонардо,
противник, вскрывающий твои ошибки, полезнее друга, умалчивающего о них; а
друг, добавил Визин уже от себя, вскрывающий, а не умалчивающий, разве не
находка? Ну как же - сокровище!.. Тамара не легко остывала... Конечно,
дорогая. Ты же у меня умница, а разве умный человек выберет в мужья
ординарность?.. Гроза все же миновала, и потом были жаркие объятия на
душном сеновале и непроницаемая, фантастическая темнота, и настоящая