"Владимир Авдеев. Страсти по Габриэлю " - читать интересную книгу автора

-ЧЕМУ улыбаешься?
-СЕБЕ, - ответствовал я, отпуская ладонь, будто совершеннолетнего
воздушного змея.
-Хочешь, разгадаю судьбу?
-И что же я буду с нею делать, РАЗГАДАННОЙ?
Я вытянул свою руку из ее унизанных безвкусными перстнями пальцев. А
цыганка, впервые узрев ладонь, не размалеванную ни пресловутой линией жизни,
ни надувными пунцовыми буграми Венеры, ни мстительными фиордами жен и детей,
отпрянула, бормоча что-то, состоящее из одних придыханий. Очевидно, ее
пеленал профессиональный страх от того, что мне ведом манифест моей судьбы.
Я перебрался в мансарду, заняв секретер, платяной и книжный шкафы
немногими, но доброкачественными своими вещами. Образовавшиеся пустоты
неподражаемо порицательно смотрели на меня, явно ожидая более
добропорядочного и степенного квартиранта. Я ходатайственно улыбнулся,
обещав пустоте умиротворить ее безделицами, и улегся с ногами на диван.
Завтра я испытаю себя на новом поприще. Сошью сюртук, долженствующий
изображать преизбыток благонадежности; начну удобопонятно кланяться; научусь
правильно восседать за столом, ничуть не фиглярничая; буду пестовать что
есть мочи свой очеистязательный почерк и следить за льдистой бороной
пробора; приведу к присяге всю молодую спесь и начну смотреть на мир так,
как не хочу. Завтра учинится градобитие моей сущности, а сегодня по новому
дому гуляет грубоватый мужской смех. Набегая с самых невероятных сторон, он
виснет на ушах тяжелыми обручами, которые устаешь снимать.
Всласть недосказанный вечер.

 4

Я проснулся, оделенный первыми лучами солнца, заставшего землю
врасплох, ибо та была не готова ни к несотворенному свету, ни к пению птиц.
Однако все тварное, очень быстро рабствуя торной дороге жизни, принялось
напоять взаимностью новую повседневность. Один лишь я, лежа на боку и
вдобавок стреноженный вечносбегающим одеялом, был вынужден что-то начинать
по-новому. Утреннее светило сомкнулось алыми перстами на моем ночном колпаке
и придало ему оттенок головного убора палача. Я вырубил под корень по всему
лицу молодняк волос, сторонящихся моей сердцевины, желая сей миг каждой
бритве быть острой, а в передразнивающем лоне зеркала я остался навеки
небритым. Что-то около часа спустя я забился в лощину улицы, нанизывая на
себя все реалии селения с жадностью миссионера: я должен захотеть здесь
жить, что почти невозможно. И в мою психику, точно в стеклянный глобус,
вживлялись декоративные континенты судеб, на которых я, возможно, скоро
запечатлеюсь то рассеянной тональностью водопада, то влажной усыпальницей
блуждающего русла реки.
Канцелярия. "Вот ваш стол, молодой человек".
И это действительно был стол, хотя ног под ним я не увидел. Мне
вспомнился один хромой, который, узрев разящую тетиву моего воспоминания,
подобрал эбеновую трость, будто задыхающийся олимпийский огонь, и убежал в
герметичный отсек другой реминисценции, выжидая лучшие времена.
Человек на девяносто девять процентов состоит из памяти и желаний,
остальное - кожа.
Вот мой стол, и я при нем. Он похож на вооруженного монаха. Смотрим