"Владимир Авдеев. Страсти по Габриэлю " - читать интересную книгу автора

нравится валяться.
Во времена неугомонных веселий люблю прилипать к сцене. Когорта
вольнонаемных музыкантом чеканила субтильную благодать, и мне приглянулся
некто за фортепиано, чье лицо было набрано из трех цветов - таланта,
алчности и страха, и все были прописаны с сокрушительным тщанием. Богатей из
толпы с чистым непорочным лицом навис вдруг нал трехцветным музыкантом,
вежливо окликая его пачкой купюр, испрашивая любимую мелодию. Лицо
купюровладельца озарено было лазурной проникновенностью человека,
изрекающего имя своего кумира! в то время как личина музыканта вмиг
изрубцевалась гримасой испуга, порожденного величиной суммы, и бесноватый
взор его уронил своего Ариэля Ноты скорчились за тюремной решеткой нотной
бумаги. Дремотный флюгер головы заправилы оркестра неслышно наблюдал за
грядущим поступком пианиста и размышлял над тем, что если величина под!
ношения превзойдет некоторый разумный предел, то эта послужит в дальнейшем
поводом для давления на эту пару глянцевых рук, закрепленных за фортепиано.
Кайма балаганной суеты то и дело заслоняла от меня дрожащего глупца,
потаенные мытарства коего кончились тем, что он все же принял сумму, во
много раз меньшую, ибо богатый проситель сумел настоять на своем. То, что я
услышал потом, являлось сущим музыкальным отравлением. Но были довольны,
кажется, все, кроме отвергнутых денег. Полнокровна радуга причитаний из-за
неприятного целого состояния ковала тысячи однообразных понурых лиц.
Легчайший клавишный аллюр сменился на спазмы угрызений несостоявшегося
праведника. Богатей правил изрядно подешевевшим пиршеством, а толпа ликовала
в надменных переплетах объятий. Из ребер смеха рождалась пустынность, каждый
взнуздывал свои подпольные страсти, не чувствуя близлежащей на клавишах
разлагающейся внутренности музыканта, чья наивность подсказала ему путь к
желанной добродетели через принятие всего лишь меньшей суммы. В мозгах
явилось понятие о совести, втоптавшей якобы зловредный микроб порока в
райские кущи праведной благодати.
Я отдал бы полжизни со всеми чудачествами в придачу за то, чтобы
удовлетворить пакостному любопытству и посмотреть, каков же был в это
мгновение Бог в его душе, и был ли кто-нибудь с ним или вместо него. Я хотел
растолкать огни рампы, пнуть пюпитр, забраться в ушную раковину к пианисту и
закричать громче иерихонских труб:
- Послушай, наихристианнейший, а как ты думаешь, что порочней: быть
порочным рабом или непорочным рабовладельцем? Какое ты имеешь право
отказываться от больших денег и брать из них мизер, размышлять о нетленности
поэтического духа, коли твой лик мною порочней лица мецената.
Искусство не живет без покровителей. Все дело в том, как принять
деньги: как эквивалент, способный хоть как-то засвидетельствовать должное к
вам уважение. Христос мучился бы не меньше, если Иуда продал бы его не за
тридцать сребреников, а за три. Просто Иуда был бы бедней. Дело не в пороке
и не и величине его, а в том, за какую цену он достался. Можно иметь
ангельское лицо и душу неиспорченного ребенка, владея неправедно нажитыми
миллионами, а можно быть вероломным христопродавцем из-за гроша. Все дело в
том, продал ты свою душу дьяволу или нет. Суть заключается в том, за сколько
ты ее продал и сколько понадобилось дьяволу денег, лжи и соблазнов, чтобы
сбить тебя с пути истинного. Если обратиться к любому человеку, то окажется,
что все мы несем неистребимый набор смрадных изъянов той или иной
концентрации и контрастности и, следовательно, дьявол во всех нас принимает