"Владимир Авдеев. Страсти по Габриэлю " - читать интересную книгу автора

выдававшая свои старания красной рыбкой губ в сети вуалетки.
Я сел в кресло.
Рядом со мной в неряшливой, безразличной к самому себе позе развалился
старик в отвратительном платье и с лицом, похожим на первое детище
подмастерья, держащего экзамен на титул мастера по выделке кожи. Если быть
точным, его лицо более всего сходствовало с ветхим морщинистым бурдюком,
перекатывающимся поверх износившегося воротничка. Мнилось, будто человек
видел сон, в коем не было ровным счетом ничего примечательного, и сон этот
давным-давно утратил грезоподобный сновиденческий антураж, догоняя
бесцветность глаз и гадкого рубища. На спине человека полубодрствовал луч
света, затейливо ограненный оконной рамой. Я присел рядом со старцем,
прикосновениями локтей с вытертыми лежбищами подлокотников давая чувствовать
себе, где я, ибо мне часто приходится бывать не в ладах с ощущением
местоположения. Я принялся читать, научая себя жадности с каждой новой
строкой, чтобы безболезненнее удушить песочное горло праздного времени, гоня
его в нижнюю часть часового сосуда. Но светило, столь непозволительно
пассивное на выжженной спине моего аморфного соседа, вздумало яростным
блеском занозить мне глаза мириадами отточенных крупиц. Я тщетно прилаживал
глаза свои к теребимому листу, переминался ресницами, дважды звал легкие
слезы, нелепо изыскивая защиту и их киноварной мутности.
Увы... бесполезно, то, что я получал от листа, не исцеляло боль, и я
решил бросить это занятие.
Оглядевшись, на шел кресло чуть дальше от моего соседа и, подхватив ной
рыжий саквояж из свиной кожи, я пересел. Старик очнулся от полудремы то ли
по обыскивающему мановению воздушного оползня, то ли по жгучей указке луча и
воззрился на меня ничего не выражающим взглядом. Мне не хотелось, чтобы
пожилой человек подумал, что само нахождение рядом с ним, его поза, вид и
одежда пробуждают во мне отвращение к нему, и потому, чуть наклонившись всем
телом, я возможно внятнее, с оттенком успокоительности произношу:
- Солнце.
- Ах да, конечно, - ответствует мне старик все с тем же дремотным
равнодушием.
Я поймал за длинные змеящиеся фалды нарождающееся слово и изо всех сил
дернул его назад, внутрь, присвоив навеки себе, - я чуть было не сказал ему:
- Извините.
...Я удалялся из зала ожиданий, ничего не дождавшись, а закат, точно
воин-полководец, уверовавший в свое пленение, намазал кровью все лицо, дабы
не быть узнанным.
Я пересекал площадь.

Шарманщик с заговорщицким лицом и рассыпчатыми желваками, обтянутыми
серебристыми начатками бороды, ворошил толстой медной рукоятью бесхитростный
источник прокормления, роняя ноты на кружевные фигуры брусчатки. Иногда его
выморочный взгляд изнутри обегал абрис капюшона, в котором он ютился подобно
улитке. Но случалось это лишь тогда, когда грош, вынутый из чужого кармана,
вторгался острием своего звона в царство музыканта. Зеленщик торговал
зеленью и зеленью карих глаз, по лицу полицейского сновали отголоски прежних
нелепых приказов, а низкорослая служанка находилась на полпути между
фонарным столбом и тумбой, оклеенной афишами; девица приближалась также к
замужеству.