"Виктор Авдеев. Моя одиссея (рассказы) " - читать интересную книгу автора

красками. Поступлю к нему хоть пол мести и подсмотрю, как он копирует с
натуры маслом. Понял? В городах, брат, жить - во! Там кино есть с
приключениями, разные книжки в библиотеке, базары, трамваи ходят, ты ведь
сам был в Киеве, помнишь? Тебе бы хотелось опять попасть в город?
Лицо Митьки Турбая осталось совершенно равнодушным.
- О! Хиба ж там пашуть... - начал было он, но, увидев, что коровы
завернули на хуторские огороды, встал, заорал: - Гей, гей! Куда вас грец
понес! - и ловко щелкнул кнутом.
С каждым днем жарче припекало солнышко, зацвели черемуха, вишня, и я
совсем затосковал. Я забросил краски, роман Дюма "Черный тюльпан", крокет,
мне тесно стало в колонии, вспомнился родной Дон, старший брат, сестры,
потянуло на простор, как тех перелетных птиц, что по ночам гоготали в темном
вешнем небе. А тут, с наступлением тепла, у меня опять начались приступы
малярии.
- Пей аккуратнее хинин, - лечила меня Дора Моисеевна. - Конечно, от
малярии лучшее средство это перемена климата. Но куда тебе, сиротке, можно
уехать? Это если б у тебя где-нибудь были родственники...
И тогда я признался докторше, что в Новочеркасске у меня как раз и есть
родственники: целых две сестры. Правда, я умолчал, что они живут в интернате
бывшего епархиального училища; наоборот, по моим словам вышло, будто обе они
ответственные коммунистки и в городе у нас собственный дом с двумя фонарями
у ворот.
- А зачем же ты, Боря, от них убежал? - испуганно всплеснула Дора
Моисеевна руками. - Ах, мальчики, мальчики, какие вы все романтики! И тебе,
конечно, хочется обратно к сестрам в свою уютную квартирку? Ну ладно, я
попрошу мужа, и он через Комиссию помощи детям в Киеве достанет тебе
бесплатный железнодорожный билет. Хочешь, я напишу твоим сестрам?
Я замялся,
- Видите ль, я... номер дома забыл. И вообще хочу приехать сурпризом.
- Ну, дело твое.
Ранним майским утром я покидал колонию имени Фритьофа Нансена. Тополя у
крыльца, кусты цветущей сирени осыпала матовая роса. Митька Турбай, гулко
стреляя пеньковым бичом, гнал стадо в голубой березовый перелесок. Звонко
распевали овсянки, малиновки, всходило огнистое солнце, колонисты возились у
раскрытых парников с рассадой, пахло навозом, и сердце у меня вдруг
защемило. Ведь и здесь мой дом: зачем я его покидаю? Что-то еще ждет меня в
Новочеркасске? Прощаясь последним со мной у подводы, Михаил Антоныч сказал,
стараясь быть ласковым:
- Долго я приглядывался к тебе, Борис. Куда ты едешь и кто твоя родня,
я не знаю. Но думаю, что возрастом ты постарше, чем выдаешь себя. Ну, да не
для этого я речь завел. Я хочу дать тебе один совет: не бегай никогда от
трудностей. Пока человек молод, он должен упорно идти в гору, к вершине:
стариком туда не взберешься. Поэтому не бойся работы, только она одна может
вывести тебя в люди. Понял? Работа. Любая - в сельском хозяйстве, в науке, в
живописи. Человек, живущий за счет других, - это паразит, от которого мы в
конце концов очистим землю.
В поезде я порвал справку, выданную мне в колонии на имя Бориса
Новикова, а по приезде в Новочеркасск отправился в интернат, как в свой дом.
Я не знаю, где сейчас Михаил Антоныч. Жив ли он? Что делает? В колонии
мне часто казалось, что воспитатель ко мне придирается; ныне я вспоминаю о