"Виктор Авдеев. Моя одиссея (рассказы) " - читать интересную книгу автора

- А как твой урок?
- Да вот уж который день выполняет, - ответил за меня староста.
Воспитатель недоверчиво промерил мои шесть лунок.
- Мелковаты некоторые, есть кособокие, но в общем ничего. Молодец,
Борис! - неожиданно и впервые за пребывание в колонии похвалил он меня. -
Видишь, справился же с работой, когда постарался?- Правда, не совсем обычным
путем, рисование помогло... а в общем странный ты хлопец.
Одно дело тебя не заставишь делать, от другого не удержишь.
Как всегда, разговаривая с "начальством", я смотрел в сторону и пальцем
босой ноги вдавливал в суглинок лист подорожника. Я понимал, что все у меня
в порядке, но не верил добрым словам воспитателя. Чтобы Козел безнаказанно
спустил мне постороннее дело во время работы? Или увеличит норму лунок, или
совсем запретит рисовать.
- Когда я занимался в учительской семинарии, - продолжал он, мягко
глядя на меня своими свинцовыми глазами, - мне все хотелось узнать: что
главное на свете? Слава? Красота? Богатство? Храбрость? Как бы тебе
объяснить попонятнее... словом, я искал ответа на вечный вопрос: в чем
счастье? Я читал разные книжки, расспрашивал самых образованных людей в
нашем городке. Потом началась германская война, революция, надо было громить
кайзера, гетмана: не до философии стало! И вот лишь теперь, став взрослым, я
понял, что главное - это труд. Труд и есть тот волшебный талисман, который
поставил нашего отдаленного предка с четверенек на ноги и сделал нас
владыкой мира. Причем он доступен положительно всем... кроме лентяев. Понял?
Я понял, что воспитатель меня не накажет, успокоился и перестал его
слушать.
Осенью с наступлением холодов приступы малярии у меня совсем
прекратились. Вместе с другими колонистами я молотил в клуне хлеб цепом,
корчевал пни, зимою валил лес на топку и постепенно привык к работе. За год
жизни в колонии я почти не вырос, зато поздоровел, окреп, а с весны опять
стал пасти коров: там было больше свободного времени. По утрам, когда я
выгонял стадо, Михаил Антоныч делал вид, что не замечает коробка с красками
и книжки, оттопыривавшихся у меня из-за пазухи. Митька Турбай все время
просил меня "намалюваты що-нэбудь", когда я рисовал, смотрел, полуоткрыв
рот, и сам бегал заворачивать скотину. Правда, он научил меня ловко щелкать
бичом, и теперь я не боялся самого быка Махно.
В пасмурный апрельский полдень я лежал с Митькой под черным голым дубом
с редкими прошлогодними листьями.
- Ты кем будешь, как вырастешь большой? - спросил я.
- О! - удивился Митька. - Ты меня тогда и спытай. Хиба ж я сейчас знаю?
- Ну... хочешь стать царем? Митька подумал.
- Та меня ж люди побьють... Э, да ты, я вижу, шуткуешь! Ведь и ты не
знаешь, кем будешь?
- Я-то? Художником. Вот с места не сойти. Митька вдруг улыбнулся во
весь рот:
- Это ж и я о себе знаю. Чи я дурень, в батраки до кулака найматься?
Запишусь у коммуну. Там есть волы, плуги, овцы: добре хозяинують. Вот только
грамоте научусь. С тобою тут в колонии.
- А мне надо найти такое место, где рисовать учат... в город попасть, -
открыл и я Турбаю свои сокровенные мечты. - В городе я сразу найду
настоящего художника... с мольбертом и "политурой": доска так называется с