"Виктор Авдеев. Моя одиссея (рассказы) " - читать интересную книгу автора

отчим, "князь Новиков". Я хорошо помнил Украину и решил поискать счастья в
ее городах. Деньжонки кончились, пришлось "стрелять куски" под окнами изб,
поворовывать по мелочи: где пшеничный калач, где кусок сырого мяса, где
флакон одеколона, ситцевый платок. Один раз мне удалось украсть в магазине
женские туфли и продать (конечно, за полцены), и я харчевался целую неделю.
В особенно трудные дни я рыл картошку на поселковых огородах, пек в золе. От
недоедания, голода у меня начался понос, в животе беспрерывно что-то
перекатывалось, урчало, словно там дрались два кота, и я замучился, бегая на
всех остановках в бурьяны за железнодорожную линию.
Ночью на станции Ворожба, где я остановился подкормиться, встретились
два почтово-пассажирских поезда. Спросонок я залез в собачий ящик не того
состава, трясся чуть ли не полсуток, а когда вылез, то оказался в Семилуках,
недалеко от того же Воронежа. Значит, судьба...
Я стал ожидать попутного поезда.
Околачиваясь на перроне, я приметил паренька чуть побольше меня ростом,
потолще, стриженого, без шапки, но в прочном домотканом армячке и в сапогах
с новыми головками. Лицо у него было одутловатое, тесно поставленные глаза
смотрели важно, он держал руки в карманах и при ходьбе словно печатал шаги.
Последив за ним некоторое время, я понял, что он один, и подошел.
- Куда едешь? - дружески спросил я.
Парнишка оглянул меня спесиво. Козырек моей кепки наполовину оторвался,
штаны-клеш снизу словно пообкусали собаки, босые ноги почернели от въевшейся
угольной пыли.
- Это наше дело, - ответил он и опять медленно стал печатать шаги по
перрону.
Мне очень хотелось есть, в кармане у парнишки я заметил ржаную
горбушку; наверно, у него водились и деньжонки. Я совершенно не задумывался,
хорошо я поступаю или нехорошо: я больше суток не имел во рту ничего, кроме
слюны, и мой желудок, челюсти требовали работы. Совесть? Я стал забывать о
ней.
- А умеешь играть на зубариках?
И я ловко выбил пятерней правой руки дробь на зубах: плоды учения в
Петровской гимназии. Я и сам не ожидал эффекта, который произвел своим
нехитрым искусством. Парнишка надул щеки, вытаращил глаза, весь налился
бурачной краснотой и вдруг залился кашляющим овечьим смехом. Он тут же опять
подозрительно уставился на меня.
- Ты сам-то кто таков?
Догадаться об этом было нетрудно. Однако и я догадался, что парнишка
совсем "простоват", настоящая "деревня", и принял таинственный вид.
- Из князей.
- Чего ж ты тогда... вроде бездомного кобеля?
- Был бы ты князем, узнал чего, - ответил я. - Это при царях мой папаша
жил - во: на большой! Имел отдельный дворец из мрамора, собственный экипаж,
ружье, чтобы охотиться, резиновый плащ: ни в какой дождик не промокал. Двери
мы сами не открывали, ни-ни. Швейцар открывал. Усищи как вожжи; сто рублей
ему платили... А после революции тю-тю! Большевики все отобрали, и пришлось
вот ударяться в бега,
- Иде ж вы сейчас? - спросил парнишка: он, видимо, колебался - верить
мне или нет.
Я оглянулся по сторонам, точно ужасно боялся, что нас подслушают.