"Мигель Анхель Астуриас. Синьор президент" - читать интересную книгу автора

о прелесть неба,
подать рукою.

Не все строки совпадали с ритмом песни; однако от этого только ясней
становилось, как близко каталажка "Новый дом" от борделя. Правда важнее
ритма. И нескладные эти строки подчеркивали страшную правду, а Федина
дрожала от страха, потому что испугалась. Она и раньше дрожала, но еще не
понимала, как страшно, как ужасно, немыслимо страшно; это она потом поняла,
когда тот голос, вроде старой пластинки, хранивший больше тайн, чем самое
жуткое убийство, пронзил ее до костей. Нельзя с самого утра петь такую
песню! Она корчилась как будто с нее сдирали кожу, а те арестантки,
манерное, и не думали, что кровать проститутки холоднее тюрьмы, и для них
эта песня звучала последней надеждой на освобожденье и тепло.
Федина вспомнила о сыне, и ей стало легче. Она думала о нем все так же,
как раньше, когда носила. Дети навсегда остаются в материнской утробе. Как
освободят, первым делом надо его окрестить. Давно пора. Юбка у нее хорошая,
и чепец тоже - подарки доньи Камилы! Потом гостей позвать; к зав-траку -
шоколад с пирогами, на обед - рис по-валенсиански и свинина с миндалем, а на
ужин - лимонад, мороженое и вафли. Она уже заказала тому типографщику со
стеклянным глазом такие карточки, пошлет их своим знакомым. Еще хорошо бы
заказать у этих Шуманов две кареты, побольше, и чтобы лошади, вроде
паровозов, и цепи серебряные позвякивали, и кучер
в сюртуке, в цилиндре. Тут она спохватилась - нельзя про это думать,
как бы с ней не случилось, как с тем парнем, который за день до свадьбы все
твердил: "Вот завтра, в это самое время!..." - а перед самой свадьбой ему
возьми и упади кирпич на голову.
Снова принялась она думать о сыне, и ей стало так хорошо, что она обо
всем забыла и сидела, уставясь в стенку, прямо в паутину неприличных
рисунков. Вдруг она очнулась и поняла, на что смотрит. Кресты, фразы из
Писания, мужские имена, даты, кабалистические числа и, поверх всего этого,
непристойные изображения всех размеров. Вот написано "Бог", а рядом мужской
член, вот - число 13 и черти, перекрученные, как подсвечники, и цветы с
пальцами вместо лепестков, и карикатуры на судей и на чиновников, и лодки, и
якоря, и солнца, и бутылки, и сплетенные руки, и глаза, и сердца, пронзенные
стрелой, и снова солнца с длинными жандармскими усами, и луны со
старушечьими лицами, и звезды, и часы, и русалки, и крылатые гитары, и
кинжалы...
Ей стало жутко. Скорей бежать из этого непотребного мира! И тут же
наткнулась на другую стену, в таких же точно рисунках. Она онемела от ужаса
и зажмурилась, словно летела вниз по скользкому склону, горы - не окна -
открывались по сторонам, и небо по-волчьи скалилось звездами.
На полу целое племя муравьев тащило дохлого таракана. Федина
насмотрелась тех рисунков, и ей чудилось в этом что-то чудовищное,
непристойное...

От каталажки
и до борделя,
о прелесть неба... -

впивались в живую плоть острые осколки песни.