"Мигель Анхель Астуриас. Синьор президент" - читать интересную книгу автора

крупные чиновники (шесть должностей, семь, восемь...) - наживаются на
концессиях, на ломбардах, титулах, на индейцах, на водке, на кабаках и на
продажных газетах.
Гнилая кровь зари окрасила горы - края глубокой воронки, в которой
мелкой перхотью рассыпался город. По улицам, темным, как подземный ход,
прошли ремесленники - призраки несуществующего мира, воссоздаваемого с
каждым рассветом. Позже вышли чиновники, приказчики и школяры. Часов в
одиннадцать, когда солнце поднялось высоко, появились важные господа -
нагулять аппетит к завтраку или сговориться о каком-нибудь дельце с
влиятельным другом. В катакомбах улиц еще было тихо, разве что прошуршит
крахмальными юбками девушка, которая не знает покоя, крутится, чтобы помочь
семье, - сбивает масло, перепродает вещи, торгует требухой в мясном ряду,
хлопочет с самой зари. А когда воздух засветится белым и розовым, словно
цветок бегонии, просеменят по улице тощие машинистки, и наконец выползут на
солнышко надутые дамы - посидеть па балконе, посовещаться со служанкой о
только что виденном сне, посудачить о прохожих, погладить кошку, почитать
галету или поглядеться в зеркало.
То ли сон, то ли явь - бежал Пелеле, собаки гнались за ним, гвоздики
дождя впивались в него. Бежал куда глаза глядят, обезумев от страха, высоко
воздев руки, задыхаясь; бахромка слюны свисала с высунутого языка. По
сторонам мелькали Двери и двери, двери и окна, окна и двери... Телеграфный
столб. Он останавливался, защищаясь рукой от телеграфных столбов, но,
убедившись в их безобидности, смеялся и снова бежал, словно от погони. Бежал
все быстрее, быстрее, и ему казалось, что туманные стены тюрьмы отдаляются
от него.
На окраине, где город врезается в поля, он свалился на кучу мусора и
заснул, как засыпает человек, добравшийся наконец до своей кровати. Паутина
сухих ветвей висела над помойкой, а на ветвях сидели коршуны, черные птицы.
Они взглянули на него сверху мутно-голубоватыми глазками, увидели, что он
неподвижен, слетели на землю и стали его окружать, подскакивая и ковыляя в
танце смерти, танце хищных птиц. Вертя головой, сжимаясь, измачивая крыльями
при каждом шорохе ветра в листве или отбросах, подскакивая и ковыляя, они
смыкали круг и приближались к Пелеле. Подступили вплотную. Зловещее карканье
послужило сигналом к атаке. Он вскочил, пытался отбиваться... Самый смелый
из коршунов впился ему в губу, пробил ее дротиком клюва насквозь, до зубов;
другие нацелились на глаза и на сердце. Первый коршун трепал губу, хотел
отклевать кусок, не обращая внимания на то, что жертва еще жива, и,
несомненно, добился бы своего, но Пелеле внезапно сорвался вниз и покатился
на дно помойки, поднимая тучи пыли и обдираясь о слипшиеся струпья отбросов.
Зеленое небо. Зеленое поле. Пропели горны в далеких казармах -
закоренелый порок вечно настороженных племен, дурная привычка осажденных
городов средневековья... В тюрьмах начиналась вечерняя агония заключенных.
Люди возвращались с аудиенции, одни - обижены, другие - обласканы. Свет из
притонов кинжалами врезался в полумрак.
Дурачок боролся с призраком коршуна. Болела нога - сломал при падении,
очень болела, страшной, черной болью, отнимавшей жизнь.
Тихонько и упорно скулил Пелеле - тихонько и упорно, как побитый пес:
- У-и!... У-и!... У-и!...
Среди сорняков, превращавших свалку в прекрасный сад, у лужицы пресной
воды, в маленьком мире его головы билась и выла буря: