"Виктор Астафьев. Связистка" - читать интересную книгу автора

стадвадцатидвухмиллиметровых гаубиц, лучших на ту пору орудий на русском
фронте, имел и вояк достойных. Ночью же управленцы хитро оборудовали
наблюдательный пункт возле хаты со сгоревшей соломенной крышей, сплошь
выбитыми окнами, сделав ход сообщения под стеной к бедному, нищенски на
бугре скрючившемуся садику из десятка яблоневых, вишневых деревьев и стенкой
терновника. Топили печь, сделанную из каменных плит вроде камина, ящиками
из-под снарядов, ход сообщения под стенку и сразу к стереотрубе завесили
плащ-палаткой, окна тоже загородили чем могли, и не ахти что, но все же
маленько обогреться можно и горячей водой брюхо повеселить.
Командир отделения связи, большой дока в своем деле, еще за Днепр
представленный к званию героя, и, если б не эта зимняя боевая и природная
кутерьма, давно бы получил Звезду Героя, ночью же велел проложить две линии,
запасную через мост, вторую, через Буг к батарее, выставленной на прямую
наводку. "Промочимся же!" - заныли связисты. "А что лучше - мокрым быть или
мертвым?" - взвился сержант, и по его вышло, на мосту набито народу вон
сколько, да еще славяне, выбегающие на порыв, из линии вырезают куски, чтобы
починить свою связь, и нитка через мост почти не работает, разве что в
ночное время.
Федя и посейчас явственно помнил, как схватило в груди, когда он с
безжильного кислого льда шагнул в воду и быстро, быстро, но чтоб, Боже
упаси, не упасть, вовсе не вымочиться, семенил по жгущейся воде, ощущая ее
стремительное тут течение икрами, перетянутыми обмотками, подошвами ботинок
чутко нащупывая острые, пуще того - гладкие каменья.
Когда, буцкая мерзлыми ботинками, звеня льдом обросшими штанами и
обмотками, они с напарником ворвались в хату с телефонами энпэ, командир
отделения товарищ сержант Ряжов помог им быстренько раздеться, бросил сухое
обмундирование и, главное, нагретые валенки, выпить дал, пусть и понемножку.
Потом и отдохнуть приказал. Федя с напарником, слепившись спинами, хорошо
придавили на ящиках, сделанных вроде нар, с расплющенной на них соломой и
сверху прикинутой палаткой.
И ничего, даже кашля не было, сопли только и текли, ну а как здесь, при
сопливой зиме, да без всяких вовсе последствий существовать? Батарея за
рекой, и не одна, крушила остатки крупного немецкого соединения, вся бригада
из села поддерживала ее огнем и всем, чем могла. Снаряды и заряды возили, но
чаще на себе таскали солдаты, хлеб, горячий харч - тоже, обратно волокли
раненых и связь непрерывную, добрую связь держали с боевой батареей, которая
несла большие потери: за трое суток в ней сменилось едва ли не по три
расчета.
Сержант Ряжов, человек, конечно, боевой, но уж и беспокойный. Нитка
связи через мост давно и безнадежно изорвана, надежда на ту лишь линию, что
легла через Буг. И тут отделенный проявил дальнозоркость, повелев положить
на дно речки не наш хиленький провод, который он нехорошо называл советским
гондоном, но кусок трофейного провода, добытого в боях. У немцев провод
давно уж в прочной оболочке, непромокаемой и жесткой, по нему слышимость что
надо, а наш в сырости быстро вянет, промокает, шипенье по нему да всякий
треск, как от льняной костры, и больше ничего.
Отделенный держал телефониста на наблюдательном пункте или сам садился
к телефону, линейного же связиста гонял как сидорову козу по линии, чтоб
батарея за рекой ни на минуту не оставалась без связи.
Метель уже унималась и бой утихал, когда Федя Скворцов вышел на линию.