"Виктор Астафьев. Жестокие романсы" - читать интересную книгу автора

Никандр, всю жизнь делавший вид, что страсть как боится своей жены и есть он
не что иное, как ее вечный подкаблучник, тоже напридуривавшись вдосталь,
говорил народу на пристани: "Тете Томе б генеральский мундир, она б дивизией
командовала", махал ей рукою, она ему платочком до тех пор, пока пароход,
таежным зверем проревев, не скрывался за поворотом реки. Всякий раз, отбывая
в Нарым, тетка Тома уверяла, что заберет племянника с собой, как только
помрут старики, а покуль в избе тесно, повернуться негде. Она там за него,
за разбойника, ох как возьмется, он у нее еще и за шишками на кедры лазить
станет.
Но старики ли у тетки живучи были, ловчила ли она, увиливая от
родственных обязанностей, Колька-дзык оставался на месте и все больше наглел
и лютел.
Колька-дзык катил на яр и снова командовал ребятишкам: "Вихорем всю
братву ко мне! Тетка рыбы понавезла, оленины и ореху, сметаны и деньжонок
дала. Моя закусь, мой выпивон, о-ох и дадим мы звону. Дзык, военные!".
В барачную плиту хитро был вделан самогонный аппарат. Ничего не видать,
никаких трубок, лишь котел наруже, в нем беспрестанно что-то кипит и
клокочет, а что кипит, поди узнай, девки сулятся глаза вышпарить тому, кто
сунется угадать секрет.
Кончилась война, закрутилась карусель, встречи, пьянки, бандешки
повсюду скорые начали возникать - Колькино время. Ох, и погудел он с
братвой, ох, и покуралесил, но все, как бурно занялось, так тихо и улеглось,
места в Сибири для лагерей много, упрятывать туда буянов, хулиганов и на
язык невоздержанных людей крепко в стране наторели.
Какими-то судьбами Колька-дзык узнал, что есть в Сибирске человек, боец
из его родной части по имени Виктор, по фамилии Лучкин. Колька его сыскал,
приветил, напоил, накормил, сам в этот раз до урезу не напивался, чтоб
расспросить, разузнать, как они там, братья родные, без него-то, все ли
уцелели, может, никого и не осталось?
Витька Лучкин ничего вразумительного рассказать не мог, в том же году,
то есть в одна тысяча девятьсот сорок четвертом, его как лихого танцора из
дивизиона изъяли и послали во вновь созданный ансамбль седьмого
артиллерийского корпуса.
"Ансамбль? Без меня? - таращился Колька-дзык. - Да я б в ем непременно
был, я, знаешь, как бацал, когда у меня ноги при мне были!"
Витька Лучкин сильно подбаловался в ансамбле, пил уже напропалую, из
ансамбля Сибирского военного округа его скоро поперли, деньжата схлынули,
женщины слиняли, квартиренку, еще довоенную, родительскую, они вместе с
Колькой-дзыком продали и пропили.
Из катуха Кольки Чугунова увезли его напарника, черного и немого от
запоев, в какую-то пригородную спецбольницу, где он, царствие ему небесное,
и отдал Богу душу.
Колька-дзык был барачного производства человек, жилист, дюжист,
неодолим. Он мог неделями ничего не есть, затрепавшись, сутками не спать
даже. Если надо кому, например, нарымской тетке Томе, и не пить с неделю
тоже мог, но не куролесить было выше его сил.
Сколько бы еще жил, шпанил, держал родной барак биксу и его окрестности
в напряжении Колька-дзык, неизвестно, да в приобском поселке, у тех самых
неистребимых куркулей, кто-то начал воровать и резать скот.
Подозрения пали на Кольку Чугунова, хотя он к этому делу не имел ни