"Виктор Астафьев. Фотография, на которой меня нет" - читать интересную книгу автора

закинул Санька удочку.
- Правда, Санька, правда. Я сама, не сойти мне с этого места, сама
отвезу вас в город, и к Волкову, к Волкову. Знаешь Волкова-то?
Санька Волкова не знал. И я тоже не знал.
- Самолучший это в городе фотограф! Он хочь на портрет, хочь на
пачпорт, хочь на коне, хочь на ероплане, хочь на чем заснимет!
- А школа? Школу он заснимет?
- Школу-то? Школу? У него машина, ну, аппарат-то не перевозной. К полу
привинченный, - приуныла бабушка.
- Вот! А ты...
- Чего я? Чего я? Зато Волков в рамку сразу вставит.
- В ра-амку! Зачем мне твоя рамка?! Я без рамки хочу!
- Без рамки! Хочешь? Дак на! На! Отваливай! Коли свалишься с ходуль
своих, домой не являйся! - Бабушка покидала в меня одежонку: рубаху,
пальтишко, шапку, рукавицы, катанки - все покидала. - Ступай, ступай! Баушка
худа тебе хочет! Баушка - враг тебе! Она коло него, аспида, вьюном вьется, а
он, видали, какие благодарствия баушке!..
Тут я заполз обратно на печку и заревел от горького бессилия. Куда я
мог идти, если ноги не ходят?
В школу я не ходил больше недели. Бабушка меня лечила и баловала,
давала варенья, брусницы, настряпала отварных сушек, которые я очень любил.
Целыми днями сидел я на лавке, глядел на улицу, куда мне ходу пока не было,
от безделья принимался плевать на стекла, и бабушка стращала меня, мол, зубы
заболят. Но ничего зубам не сделалось, а вот ноги, плюй не плюй, все болят,
все болят. Деревенское окно, заделанное на зиму, - своего рода произведение
искусства. По окну, еще не заходя в дом, можно определить, какая здесь живет
хозяйка, что у нее за характер и каков обиход в избе.
Бабушка рамы вставляла в зиму с толком и неброской красотой. В горнице
меж рам валиком клала вату и на белое сверху кидала три-четыре розетки
рябины с листиками - и все. Никаких излишеств. В середней же и в кути
бабушка меж рам накладывала мох вперемежку с брусничником. На мох несколько
березовых углей, меж углей ворохом рябину - и уже без листьев.
Бабушка объяснила причуду эту так:
- Мох сырость засасывает. Уголек обмерзнуть стеклам не дает, а рябина
от угару. Тут печка, с кути чад.
Бабушка иной раз подсмеивалась надо мною, выдумывала разные штуковины,
но много лет спустя, у писателя Александра Яшина, прочел о том же: рябина от
угара - первое средство. Народные приметы не знают границ и расстояний.
Бабушкины окна и соседские окна изучил я буквальнодосконально, по
выражению предсельсовета Митрохи.
У дяди Левонтия нечего изучать. Промеж рам у них ничего не лежит, и
стекла в рамах не все целы - где фанерка прибита, где тряпками заткнуто, в
одной створке красным пузом выперла подушка. В доме наискосок, у тетки
Авдотьи, меж рам навалено всего: и ваты, и моху, и рябины, и калины, но
главное там украшение цветочки. Они, эти бумажные цветочки, синие, красные,
белые, отслужили свой век на иконах, на угловике и теперь попали украшением
меж рам. И еще у тетки Авдотьи за рамами красуется одноногая кукла, безносая
собака-копилка, развешаны побрякушки без ручек и конь стоит без хвоста и
гривы, с расковыренными ноздрями. Все эти городские подарки привозил деткам
муж Авдотьи, Терентий, который где ныне находится - она и знать не знает.