"Виктор Астафьев. Обертон" - читать интересную книгу автора

намереваясь высмотреть в чердачный люк, где у цензорш чего находится. Когда
мылись наши девки, им приносили из колодца дополнительно воды.
Не раз случалось, кто-нибудь из наших ребят "нечаянно" затесывался в
редко сбитый из досок предбанник и "нечаянно" сталкивался там с нагой или
полунагой сортировщицей. Вышибленный оттуда, боец сраженно тряс головой:
"Ребя-а-а-а-а-та-а! Погибель нам!.." - "Бесстыдники окаянные! Ошпарим шары,
будете знать!" - кричали девки из бани, но особой строгости в их криках не
выявлялось: глянулись им волнение в сердце поднимающие мужицкие шалости.
Толяякут, тот самый, что сыпал яблоки к ногам самой беленькой, самой
застенчивой девушки Стеши, упорный следопыт и охотник, достиг своей цели,
вытропил голубоглазенькую жертву, по цвету глаз в голубой халат одетую.
Поверху халата Стеша повязывала фартук с оборочками из цветного лоскута. Не
глядя на постоянную пыль и головную - до глаз - повязку, Стеша умудрялась
оставаться опрятной, беленькой и даже нарядной. Она завистливо поглядывала
из коридора на бегающих, хохочущих и поющих подружек-сортировщиц, особо в
кладовку, где царствовала ее подруга по ремеслу Женяра Белоусова и помогал
ей в делах Коляша Хахалин - парень хотя и хромой и непутевый, но все же
парень, кавалер. Норовя быть поближе к удачливым подругам, Стеша пускалась
на маленькую хитрость - раздавая для сортировки письма, говорила каждой из
них: "Я тебе хор-рошие уголочки подобрала!" Хитрые русские крестьяне и
поселковые ловкачи, обороняя личные секреты, прошивали уголки письма
нитками, проволокой, даже струнами. Сортировщицы ранили пальцы, особенно
рвали руки цензорши, которые непременно должны были уж если не прочесть
письмо, то хотя бы "распороть".
Отбой в солдатской общаге, как и положено, - в одиннадцать, подъем - в
шесть. Но младший лейтенант Ашот Арутюнов и его помощник, помкомвзвода
старшина Артюха Колотушкин, в такой ударились разгул, что войско свое кинули
на произвол судьбы, в общежитии объявлялись на рассвете, падали на постель,
часто и амуниции не снявши. Столоваться с рядовым составом перестали
кормились где-то на стороне, обретались в хатах у вдов иль у военных
постоялок. С прудов начали пропадать гуси, утки, со дворов - куры. Докатился
слух, что и бараны, и телки терялись. Волокли вину на бендеровцев и всяких
лихих людей, но, ясное дело, - без наших боевых командиров тут не обошлось.
Да нам-то что до этого? Солдатня тоже волокла все, что плохо лежало.
Сортировщики блудили и в почте - выбирали табак, денежки, кисеты, цветные
открытки, что каралось как на почте, так и в цензуре строгими мерами, вплоть
до трибунала. Но послепобедный разброд и шатание в армии, предчувствие
близкой демобилизации, сама себе разрешаемая вольность совсем развалили
дисциплину и в такой законопослушной, бабски-покорной части, как наша, по
словам Артюхи Колотушкина - "соединение" за нумером сорок четыре дроб
шашнадцать.
Однажды утречком невыспавшиеся бойцы трудно поднимались с жестких
казенных постелей. Арутюнов и Колотушкин, как положено комсоставу, спали
отдельно, на железных кроватях, все остальные - на общих нарах. Кривоногий
Артюха Колотушкин на этот раз спал об одном сапоге, в полуснятых
комсоставских галифе, заеложенных на коленях, - раздеться у него не хватило
сил. Арутюнов снял сапоги, штаны и гимнастерку, но отчего-то держал ее на
весу, за погон, - видать, совсем недавно он стискивал что-то живое,
драгоценное, и не хотелось ему выпускать добро из рук.
Кое-как поднялись, разломались воины, ополоснулись, из ведра у колодца,