"Виктор Астафьев. Обертон" - читать интересную книгу автора

яйца - частое, между прочим, на пехотной мине повреждение, - да и забрось же
их на провода!.. Охат, прыгат связист, дотянуться до проводов не может.
"Бра-а-атцыы! - вопит. - Какой же я буду без мудей такой мудак?! Помогите!"
Бойцысвязисты матерно ругают подвесную армейскую связь, то ли дело своя,
полевая, - она в поле на земле лежит, потому и зовется полевой. Надо
лестницу, а где ее на передовой взясти? Связисты - первейшие трепачи -
раззвонили по всему фронту о происшествии. До штаба весть докатилась. Звонок
оттуда: "Врага тешите? Трибунал высылаем!" - "Лучше лестницу!"
Давай на верхах согласовывать вопрос насчет лестницы с политотделами, с
членом Военного совета фронта, с первыми и вторыми отделами, с финансистами,
с технарями. Но... без согласования с Кремлем никто решить вопрос не
берется. А яйца так на проводе все и болтаются. Связистки и разные
регулировщицы сбежались, колибер прикидывают; особняки шустрят: не сам ли
себе боец членовредительство учинил? Технические спецы изучают мощь
вражеской мины, чтоб противопоставить врагу свою мину, чтобы если ударит,
так не только муди фашистские, но и весь прибор - в брызги! Начальник
политотдела фронта первый раз за войну на передовой появился - с намерением
утешить бойца отеческой беседой. "Боевой листок", говорит он пострадавшему,
по поводу этого сражения уже нарисован, передовица в газету пишется, насчет
лестницы лично он проследит - чтоб изготавливали ее из лучших сортов
древесины, оформлены документы на предмет представления его к медали "За
боевые заслуги"...
Виталя Кукин понимал: над ним глумятся и - о, ужас! - вроде бы глумятся
и над передовой идеологией!..
Мы, однако, дошутились бы: часть энкавэдэшная, в основе своей
стукаческая. Но... спасли нас кони и начавшаяся демобилизация.
Началось возвращение людей домой. С лета еще началось, но в нашей
почтовой части - только-только. В цензуре и вовсе пока не шевелились. Нужен,
нужен контроль, узда нужна развоевавшемуся, чужой земли повидавшему,
фронтового братства, полевой вольности хватившему, отведавшему чужих харчей
и барахла понахватавшему русскому народу. Без контроля, без узды, без
карающего меча никак с ним не совладать и не направить его в нужном
направлении. Без этого он и прежде жить не умел, но теперь, после такого
разброда, - и подавно.
Почтовики блаженствовали в безделье, крутили с девчатами романы. Виталя
Кукин открыл при клубе кружок танцев, организовывал разные привлекательные
игры и соревнования. Это у него получалось лучше, чем политчас.
Кореши мои госпитальные - доходяги - вовсе перестали посещать
библиотеку и читать книги. Да и мне скоро сделалось не до книг. Опухшие от
сна - на конюшне велось всего пять лошадей, одна верховая и четыре рабочих,
начальники конюшни, сержанты Горовой и Слава Каменщиков, мобилизовали
резервы. Угодил и я на конюшню и жить стал вместе с начальниками в
пристройке конюховки, где стояли нары, толсто заваленные соломой, с
заношенными простынями и байковыми одеялами. Была нам выделена отдельная
стряпка из местных крестьянок. Военных женщин уже никакой работой не
неволили - их партиями отправляли домой. Однако наших наставниц и цензурных
щеголих еще много шаталось по местечку, танцевало и пело в клубе, обнималось
по садам и темным переулкам.
Баня в местечке была одна. В пятницу ее топили почтовики, в субботу
цензорши. Солдаты стучали в стенку кулаками, залезали по лестнице на чердак,