"Виктор Астафьев. Затеси" - читать интересную книгу автора

скрывшимся за такой громадой туч, что казалось, и месяц, и год не
выпростаться ему оттуда. Но совсем легко, как бы играючи, солнце продрало
небесное хламье -- и скоро ничего на небе не осталось, кроме довольного
собою, даже самодовольно бодрого светила.

Впереди, чуть выдавшаяся к дороге, стояла некрупная, коленом изогнутая
черно-пегая береза, вся прошитая солнцем, трепещущая от тепла, истомы и
легкого, освежающего дуновения, происходящего в кроне, наверное, это и было
дыханием самой кроны. Горькой струей сквозящую печаль донесло до меня -- так
может пахнуть только увядающее дерево, и не слухом, не зрением, а каким-то,
во мне еще не отжившим, ощущением природы я уловил неслышное движение,
заметил искрой светящийся в воздухе и носимый воздухом березовый листок.

Медленно, неохотно и в то же время торжественно падал он, цепляясь за
ветви, за изветренную кожу, за отломанные сучки, братски приникая ко
встречным листьям, -- чудилось: дрожью охвачена тайга, которой касался
падающий лист, и голосами всех живых деревьев она шептала: "Прощай!
Прощай!.. Скоро и мы... Скоро и мы... скоро... скоро..."

Чем ниже опускался лист, было ему падать все тягостней и тягостней:
встреча с большой, почти уже охладевшей землею страшила его, и потому миг
падения листа все растягивался, время как бы замедлилось на размытом далью
обрыве, удерживало себя, но могильная темь земли, на которую предстояло лечь
листу, погаснуть, истлеть и самому стать землею, неумолимо втягивала его
желтое свечение.

Я подставил руку. Словно учуяв тепло, лист зареял надо мной и
недоверчивой бабочкой опустился на ладонь. Растопорщенный зубцами,
взъерошенный стерженьком, холодящий кожу почти невесомой плотью, лист все
еще бо- ролся за себя, освежая воздух едва уловимой горечью, последней
каплей сока, растворенной в его недрах.

Упругости листа хватило на полминуты, не более, жилы и жилочки его
ослабли, распустились, прогнулся серединой лист и обрывком искуренной
бумажки расклеился на моей ладони. Обшаривая глазами березу, в чуть
колеблющейся, как бы случайно здесь присутствующей, тонкой нити я обнаружил
не прочерк, не проседь, а слегка лишь приморившуюся струйку зелени. Там,
вверху, в зеленой березовой семье, жил и этот листок, величиною с гривенник.
Самый маленький, самый слабый, он не удержал своей тяжести, у него не
хватило силы на все лето, и суждено ему было первому подать весть о
надвигающейся осени, первому отправиться в свой единственный, беспредельный
полет...

Как он пробудился и занял свое место в лесу? Не замерз весною, не засох
в июльской жаре? Сколько сил потратила береза, чтобы этот ее листок
выпростался из немой, плотно заклеенной почки и зашумел веселым шумом вместе
со всеми листьями, стал частицей того мира, в котором с таким трудом
прорастает и утверждается все доброе, нужное, а злое является вроде бы само
собою и существует, совершенствуется в силе и наглости.