"Виктор Астафьев. Паруня" - читать интересную книгу автора

придавившая ее в молодости сутуловатость осталась, горбистей спина сделалась
да ровно бы вытянулись большие руки с кривыми пальцами, навсегда уже
сведенными в горсть пашенной работой и простудой.
От кого было дите, куда девался тот ухорез, что искусил молодую девку,
- бабы никогда не узнали, хотя пытались, ох как пытались это сделать, -
первая и последняя любовь Паруни была и осталась для всех тайной. Я иной раз
глядел на нее и в чем-то, где-то угадывал - она не забыла о голеньком дите
и о летучей любви, дорожит этим воспоминанием и оттого никому его не
доверяет.
Больше ничего выдающегося к жизни Паруши не случалось. Наведывались,
конечно, в гости мимоходные мужики; старый пасечник одно время наладился
угощать Парушу медом, да и сам я слышал и видел, как заливалась она громким
смехом и вертелась возле таганка, на котором клокотало варево, когда было
брошено в заречные места на копку картошек одно бравое саперное войско, и
носатый сержант в начищенных ваксой сапогах, со множеством значков на
гимнастерке, все норовил ущипнуть Паруню, а она взлягивала, отбиваясь от
наседающего воина: "Да подь ты к чемару, лешой!"
Родилась и выросла Паруня в Быковке. Трудиться стала с четырнадцати
лет, потому что рано осиротела. Войну она встретила уже взрослой девахой,
работала, как все колхозники, дни и ночи, не разгибаясь, в старой
телогрейке, в лаптях, которые зимою часто примерзали к ногам. "Паруша, война
идет. Надо фронту мясо", - говорили ей. Надо так надо. Силой Бог не обидел,
раденье от природы, а тут еще бабы свои, родные все, как им не подсобить?
"Паруша, подежурь за меня, ребенок заболел...", "Паруша, съезди в лес по
сено, корова падает...", "Паруша, помоги напилить дров...", "Паруша, погрузи
мешки - у меня поясница отнялась...", "Паруша, вывези назем...",
"Паруша...", "Паруша...", "Паруша...".
Не было у нее мужа на фронте, и сына не было на фронте, перед всеми она
в долгу, перед нею - никто. Ей как бы самой жизнью было заказано прибегать
к бабьему средству - слезам, и вообще всякое облегчение, жалость,
сочувствие вроде бы на нее не распространялись, они ровно бы и отпущены ей
судьбою не были. И один раз, один только раз разревелась она в войну: пришла
к Даше, тогда еще не бабушке, а ладной, крепкой, доброй женщине, та печь
затопила, велела Паруше раздеться, лопоть и обутки посушить - ростепель,
слякоть как раз была. Сняла Паруня свои в прах разбитые латки, портянки
размотала и приморилась возле печи. Старший Дашин сын в избу ввалился, в
печь дрова подкладывать взялся, видит - старье, хлам какой-то мочальный к
печке прислонен - он и его в огонь.
Проснулась Паруня, за голову схватилась: "Ой, в чем же я на работу-то
пойду?! Поначалу все оторопели - Паруша ревет. Пошли женщины к колхозному
начальству походом и за грудки его. Помогло. Обули Паруню, и она,
поблагодарив товарок за хлопоты, снова впряглась в работу, пуще прежнего
старалась всем помочь. Когда, где спала она в ту пору и спала ли вообще -
никто не знал.
Выдавали Паруне за работу мясо, муку, деньги. Брат родной жил с семьею
в Быковке же. Паруня весь свой паек тащила в дом брата - с войны он
вернулся израненный, больной туберкулезом. Золовка не пускала Паруню в дом
- вонькая-де, свиньею пропахла. Голодная, замерзшая, придет под окно
Паруня, стоит, смотрит, тихонько завывая. Как собачонке, выбросят ей каравай
хлеба, из ее же муки испеченный, и дверь захлопнут.