"Виктор Астафьев. Паруня" - читать интересную книгу автора

в Быковке, а вечером по срочному вызову - в Москве, в гостинице "Украина",
устроился жить и пошел в ресторан поужинать. "Мальчики" лет этак тридцать,
из тех, что кончили Литературный или другой институт, в красивых пальто, в
мохеровых шарфах, в меховых шапках шляются по столице, попивая коктейли или
чего покрепче, вельможно рассуждая при этом "за народ", и не спешат
жениться, чтобы не уходить от родителей и не кормить свою семью, да
разукрашенные девки бесились в ресторане, справляли шабаш по поводу того,
что один из них протолкнул-таки "сценарий про рабочий класс". Парни-мужики и
курящие девицы выкрикивали что-то хриплое, дикое, по-африкански
"выразительно" вертели задами, закатывали глаза в экстазе танца, загнанные
официанты разносили по столам еду, какой быковские женщины и в глаза не
видывали, вина, какие они сроду не пивали. Сиял свет, гремела музыка, было
дымно, чадно, взвинченно-весело. Перед моими же глазами неумолимое и
трагичное стояло видение: войной надсаженная, полуразвалившаяся деревушка с
темными окнами.
Паруня ломит всю жизнь работу, производит продукцию, у нее огород есть,
коза, куры и собака Тузик. Хорошо, коли продукт, ею произведенный,
потребляют металлурги, шахтеры, рабочие и служащие, учителя, ученики и малые
дети в детсадике, - это все так и должно быть. Однако же часть труда и
продукции, произведенной Парушей, попала и попадает этим вот "сливкам
общества", этим краснобаям и пьяницам. А почему она, собственно, им
попадает? Почему они не работают и жрут?! И что самое обидное, жрут слаще
тех, кто работает...

x x x


С годами еще тяжелей сделалась походка Паруши. Часто она стала падать
- подводят простуженные ноги, но тело и вся она крепко, по-мужицки сбиты. И
летом, разломавши суставы и потрескивающие кости, выходила она вместе со
всеми быковскими жителями на закладку силоса - заросли холмы в округе
бурьяном, дурнотравьем, а по пойме реки - пыреем, коси, сколь угодно, сколь
душа просит. По девяти-двенадцати ям силоса закладывали. И любо-дорого
смотреть, как, рассыпавшись по косолобкам, в цветастых кофтах, в широких,
складками обхваченных юбках женщины неторопливо да податливо вели прокосы,
исполняли мужицкую работу - отбивали, точили литовки, прочищали сточные
трубы из ям, лошадьми утрамбовывали сырую зеленую массу. Требовалось - и к
горну в кузнице становились. Глядишь, и бригадир- "руководитель" прибудет из
соседней деревушки Катаева. "Руководить" в его понимании - значит пушить
всех грязнущими словами и, главное, вызнать, не косит ли какая-нибудь
хозяйка на лесной притаенной кулиге "для себя", не таскает ли в вязанках
сено ночами на поветь. Как вызнает, тут же понятого, такого же пьяницу, за
бок - и с "описью" в дом. Всех и все знал бригадир. Он здешний, "находить
колхозное добро" умел хоть под землей - сам ворюга. Точно шел, собачьим
нюхом отыскивал сено. Заваленную старым тесом или жердями, откроет копешку и
насупится: "Эт-то что такое?! Нарушаешь?!"
Упрятанная на полатях в старой лагухе кисла, парилась брага на предмет
помочи на покосе или починки бани. "Да захлебнися ты ею!" - застонет,
бывало, хозяйка-вдова, обольется слезами, угощая брагой начальство, чтоб
только не описали.